Листья лофиры

Их нетрудно понять — этих двух безусловно прогрессивно настроенных людей, Аль Идриси и Ляхбаби. Они выросли в экономически отсталой стране, и техника для них — это американские, французские, бельгийские самолеты в африканском небе, это чужие корабли, заходящие в марокканские порты, чужие машины, разъезжающие по исхоженной верблюдами земле… Техника несла с собой неравенство, закабаление — и политическое, и экономическое, и духовное. Вот откуда уход в гуманизм добрых намерений и добрых слов! Я не знаю, верит ли Ляхбаби, что его голос будет услышан, понят и люди начнут жить по-новому, разумно… Но я отлично представляю себе горькую судьбу многих мыслителей прошлого, обращавшихся к людям с призывом жить по-добрососедски, придерживаться принципов высокой морали. Они, эти мыслители, еще не знали законов общественного развития, и глухота людей к их призывам должна была казаться им трагическим недоразумением.

А Ляхбаби — умного человека с застенчивыми грустными глазами, — неужели французские застенки не убедили его в том, что человечество слышало за свою историю слишком много благостных проповедей и видело слишком много плохих дел, чтобы впредь судить об истинности гуманизма по словам?.. По-моему, Ляхбаби это великолепно понимает. Быть может, именно поэтому он так пристально, и не без тревоги, следит за развитием ракетной техники. Да и только ли он?

Нам подают крепкий кофе в маленьких чашечках, и начинается общий оживленный разговор о литературе, о назначении искусства, о его роли в современную эпоху, о положении писателей в Марокко и Советском Союзе, но я почти не принимаю участия в разговоре.

Мне мало понять Ляхбаби и Аль Идриси. Их сомнения, их противопоставление земли и неба затрагивают нечто сокровенно дорогое для меня и говорят о неизмеримо большем — о влиянии науки на мышление людей, на их психологию, о новых горизонтах, о старых — «нан плюс ультра!» — преградах. Для меня, да и для очень многих моих соотечественников, Земля и космос давно едины. Я занимаюсь астрогеографией, распространяя земную науку на другие небесные тела, а профессор Владыкин, мой сосед по номеру в гостинице, стремится даже внедрить астроботанические идеи в практику сельского хозяйства: взяв за основу одно из важнейших положений астроботаники, по которому оптические свойства растений могут сильно изменяться в зависимости от природных условий, Владыкин пытается вывести сельскохозяйственные культуры с повышенной способностью поглощать солнечный луч, что должно повысить калорийность продуктов… Попробуйте-ка тут отделить небо от земли!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Марокканская туристская компания прислала за нами в Рабат свой автобус. Он гораздо вместительнее посольского, и кажется, что нас стало меньше.

Снова мы едем по дороге Касабланка — Рабат, снова, но теперь уже справа, бьет в берега темный холодный океан, и белые веера брызг поднимаются над зеленеющими равнинами Африки.

Возле рабочего места водителя висит табличка, запрещающая разговаривать с шофером. Там нет оговорки — во время движения; нельзя — и все. Мы нарушили запрет, и знаем, что наш шофер — испанец, совсем юным человеком сражавшийся в республиканских войсках за Мадрид. Теперь в его черных волосах — проседь. Более двадцати лет он не видел своей родины. Часть испанских эмигрантов, детьми или взрослыми покинувших родину после поражения республиканцев, недавно вернулась в Испанию. Но шофер наш не верит фашистскому диктатору и продолжает жить в Марокко. Он, конечно, прав, — диктаторам верить нельзя… К сожалению, мы ничего не можем рассказать нашему шоферу о его родине. Наш самолет, летевший из Парижа на Касабланку, не пролетал над Испанией. Только некоторое время были видны полускрытые облаками и снегом Пиренеи. Я пытался рассмотреть их в бинокль, но мешали пропеллеры и солнце. Так и остались в памяти лишь черные ребра скал на фоне цвета савана.

Наш старый, профессионально болтливый гид, могущий рассказывать анекдоты про собственную тещу на французском, английском, испанском, итальянском, немецком, арабском языках, — тоже испанец, тоже эмигрант, но приехал он в Марокко вместе с родителями в поисках счастья еще в двадцатых годах… Нашел ли он счастье?.. Должность обязывает гида всегда быть веселым, общительным, должность не допускает появления даже мимолетной тени грусти на лице, и невозможно понять, что на душе у гида… Но мыслимо ли вообще счастье без родины?

Батанов сидит рядом: он едет в Касабланку, для того чтобы встретить пароход «Петровский» с советскими грузами.

Идет отлив, и океан отступил от берега, обнажив широкую полосу песчаного пляжа. Мы просим остановить автобус. Я бегу к воде и тащу за собой Батанова. Песок плотный, и на нем почти не остается следов. Я наклоняюсь за крупными, с куриное яйцо, раковинами пателлы, набираю полную горсть разноцветных веерков пектона и перламутровых устриц и вспоминаю, что вот так же собирали мы с Батановым однажды раковины — правда, другие — на чукотском побережье Берингова моря, после сильного внезапного шторма…