Листья лофиры

До посадки остаются считанные минуты, когда в аэропорт вбегает наша недавняя «хозяйка», красавица марокканка из «Аль Муниа». На ней — короткая юбка, куртка из желтой кожи, и, ей-богу, в этом наряде она кажется еще очаровательнее… Мы обещали ей книги о Советском Союзе, и вот, окончив службу, она прибежала в аэропорт. Она берет пачку книг и журналов под мышку и по очереди протягивает нам тонкую белую пахучую руку, руку, которой завтра вечером она, улыбаясь, будет поднимать бокал с вином в компании новых гостей и, чуть пригубив, ставить его обратно. И снова улыбаться. Иначе, чем сейчас, — не так растерянно, без грустинки. Совсем иначе. И глаза ее, черные, влажные, продолговатые, — кажется, их принято сравнивать с глазами газели? — будут беззаботно веселы, и никто никогда не угадает, что на самом деле скрыто за улыбкой, какие надежды или сомнения тревожат девушку…

Мы выходим на освещенное летное поле, а марокканка и Батанов остаются у здания аэропорта и машут нам вслед. При ярком свете фонарей нам долго видны их фигуры — крепкая широкоплечая — Батанова, и тонкая гибкая — девушки из «Аль Муниа»…

А мы идем к лайнеру компании «Эр Франс». Впереди, косолапо ступая, враскачку, спешит, расталкивая остальных, журналист-международник; он на работе, и ему не до сентиментов. Неторопливо шагает с погасшей трубкой в зубах поэт, начавший войну под Хасаном и закончивший ее под Берлином. Рядом — танкистка с простреленными руками, ставшая писательницей. Чуть отстав, идут лесовод Владыкин и географ Латынина, книгу которой об Африке мы недавно обсуждали на заседании Географического общества, радиокомментатор Арданов с неизменным магнитофоном, повешенным на плечо, художник Машковский с видавшим виды этюдником, немолодая, в очках, вделанных в тонкую оправу, преподавательница… Идут очень разные люди — и по возрасту, и по профессии, и по жизненному опыту, — имеющие, однако, и общее: вопреки утверждению одного из поэтов-песенников, Африка всегда была им нужна. Нужна как друг, попавший в беду, как товарищ, идущий рядом в борьбе против империализма, как несправедливо осужденный узник, ломающий, ноне сломавший всех решеток…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Смуглая, с тончайшей талией стюардесса, одетая в форменный синий костюм с серебристыми крылышками над правым кармашком, уже разнесла мятные конфеты в ярких обертках. Она исчезает в служебном помещении самолета, и мы слышим по радио ее чуть измененный голос:

— Дамы и господа, командир Галле и его экипаж счастливы везти вас в Дакар..

На световом табло появляется сигнал — застегнуть пояса Набирая скорость, самолет бежит по стартовой дорожке…

Итак, впереди шесть часов полета.

Рядом со мной в кресле сидит монах в белой, безукоризненно чистой сутане, пахнущей свежестиранным бельем. Самолет в воздухе, и монах, готовясь спать, снимает и тщательно складывает сутану. Он остается в белой рубашке, обычных черных брюках, и, если бы не тонзура, выбритая на коротко остриженной голове, в нем едва ли можно было бы признать священнослужителя.

В центре Касабланки стоит очень красивое белое воздушное здание с двумя высокими, устремленными в небо башнями; башни увенчаны большими темными, символизирующими Землю шарами, в которые воткнуты, как мечи, католические кресты с одной перекладиной. Это — собор, называющийся, как и Парижский, «Сакре-Кёр». Внутри — строго выдержан стиль модерн. Белые стены. Серый, из железобетона, алтарь. Деревянные исповедальни. Сквозь разноцветные витражи врывается в храм солнце.

На улицах города мы не раз встречали европейцев монахов и монашек в белых сутанах, и я почему-то решил, что мой сосед имеет некоторое отношение к собору.

Оказалось — нет. Он миссионер и служил в монастыре, расположенном где-то в Атласских горах. А теперь он летит в Абиджан, столицу Берега Слоновой Кости, чтобы там продолжить свою деятельность. Берег Слоновой Кости должен был вскоре получить независимость, и я спрашиваю об этом миссионера. Он отвечает, что не занимается политикой и это мало его интересует. Потом он удобно устраивается в кресле и закрывает глаза.

Ночью звезды вплотную обступают воздушный корабль, и пилотам, должно быть, трудно прокладывать среди них курс. И трудно ориентироваться в этом бесконечном космическом разнообразии. Во всяком случае, я не могу избавиться от ощущения, что одна Луна — маленькая, с неясными темными контурами — висит в черном небе справа от нас, а вторая — огромная, с застывшими латунными пиками и кратерами, — раскинулась слева по борту, внизу. И мы летим к ней, к этой близкой Луне, и скоро опустимся на ее поверхность… Я закрываю глаза, стараюсь заснуть, но ощущение космического полета не исчезает, наоборот, усиливается, и в полусне мелькают мысли о единении, о содружестве разных народов, устремившихся в космос… Я перебираю в памяти пассажиров нашего космического корабля: помимо нас, русских, к латунной поверхности Луны приближаются французы, сенегальцы, два американца, супруги француз и сенегалка с трехлетиям смуглым малышом…

Очень покойно и хорошо становится на душе, и я наконец засыпаю…