Листопад

Вишнич влетел в комнату словно ветер, немного запыхавшись. Было видно, что он очень спешил. Это был еще молодой человек, крепкого сложения, аккуратно и опрятно одетый. Не было случая, чтобы он позволил себе остаться небритым. Даже в самой тяжелой обстановке он находил время следить за своим внешним видом. Такой же опрятности и порядка он требовал от своих бойцов. В нем счастливо сочетались огромная физическая сила и беспредельная храбрость, командирская суровость и отеческая забота о подчиненных. Бойцы роты любили его как родного брата, но и боялись, как строгого старшины. Еще до войны Вишнич прошел хорошую военную подготовку: он служил подофицером в гвардейской части. В партизанах, учитывая его опыт, ему сразу доверили командовать ротой.

Джордже Вишнич был фантазер и мечтатель. Бойцы с удовольствием слушали его рассказы о несуществующих землях или о странах, о которых они раньше ничего не знали. Они удивлялись тому, как много имен писателей, художников и скульпторов упоминал их командир, словно он провел не один день вместе с ними. Джордже любил конные скачки, соревнования, был знаком с футболистами и боксерами. Боксом он даже сам одно время занимался. «Коммунистам я никогда не симпатизировал, — чистосердечно признавался он, — и пришел в партизаны ради мести кровопийцам. После апрельской катастрофы мне, как военному, стыдно было людям в глаза смотреть. Стал избегать друзей и знакомых, временами даже сожалел, что не погиб на войне. Не зря говорят: «Лучше геройская смерть, чем трусливая жизнь». Особенно мерзко себя чувствовал, когда приходилось на улице уступать дорогу оккупантам и их прислужникам. Поэтому, как только услышал о восстании, сразу помчался на Космай. Меня не интересовало, какая партия поднимает восстание, для меня было важно одно: против кого оно направлено. Всякая партия хороша, если она за народ».

Вишнич быстро доказал свою преданность идеалам освободительной борьбы. Хорошее знание военного дела еще больше повышало его авторитет в отряде.

Взяв слово, Шумадинец старался говорить как можно спокойнее. Его слушали внимательно. Собравшиеся знали, что комиссару приходилось работать и за командира, так как Окружной комитет партии так и не выполнил своего обещания прислать замену Аксентичу.

Единственным источником света в компасе был огонь в печке, дверца которой была открыта. Все сидели молча, подавленные тревогой за судьбу беженцев. Неожиданно загорланили полуночные петухи, и люди сразу оживились; кто-то сладко зевнул, словно проспал все совещание.

— Так что же, товарищи, — первым взял слово после комиссара Джордже Вишнич, — а комиссар-то прав. Если сегодня ночью не уйдем, завтра будет поздно. В моей роте боеприпасов осталось по десять патронов на винтовку и по сто — на автомат.

— У других еще хуже. У меня, например, по шесть патронов на винтовку, — поддержал Вишнича голос из угла комнаты.

Комиссару было хорошо известно положение с боеприпасами, но он решительно пресекал предложения отдельных партизан по причине нехватки патронов распустить отряд и прекратить борьбу. На самый крайний случай у него был неприкосновенный запас — три ящика патронов.

— Действительно, с боеприпасами положение тяжелое, — сказал он. — Более того, нам неоткуда ждать помощи, так как немцы заняли город Ужицу, где, как известно, находился наш военный завод. Выход у нас остался один: добывать боеприпасы у противника.

— Как понимать тебя, комиссар? Значит ли, что мы должны остаться здесь и принимать бой четников, чтобы обеспечить себя патронами?! — нетерпеливо воскликнул Вишнич, вскочив со скамейки. — Это же надо совсем головы не иметь!

— Ты что, спал, когда я говорил? — сердито ответил ему комиссар. — Я же ясно разъяснил, что надо немедленно уходить, но для этого следует решить проблему беженцев. Для этого мы и собрались. Если вы согласны со мной, то…

— Послушай, комиссар, а куда же нам уходить, если ты сам сказал, что мы окружены? — крикнул командир четвертой роты Славка Костич, крестьянин из Барнаева.

— Можно выйти из окружения через Космай, — ответил за комиссара Джордже Вишнич. — Это единственная отдушина, которой еще можно воспользоваться. Завтра и ее закроют. Поэтому отправляться надо немедленно.

— А как же мы пойдем через Космай с повозками? В моей роте их девять, да еще две двуколки.

— Придется оставить их здесь. Что-нибудь одно: или воевать, или на повозках разъезжать — выбирай!

— Джордже прав, — поддержал его комиссар. — Рано или поздно, но беженцам придется расходиться по домам. С нами их ждет неминуемая гибель, так как мы больше не в состоянии их защищать.

— Что ты говоришь, комиссар? Разве можем мы бросить свои семьи? Этого ты не дождешься от меня, да и от других тоже, — заявил Славка Костич. — Уходите, если хотите, а моя рота останется здесь и будет пробиваться назад, в родные места. Нам нечего делать в Санджаке, куда ты собираешься нас вести. Мы поднялись на борьбу, чтобы освободить свой край, защитить свои дома и семьи, а не Черногорию и Боснию. Пусть они сами о себе позаботятся: