Листопад

Несмотря на то что еще была ночь, высота уже жила шумом и гамом беженцев, следовавших за отрядом. Многие из них так и не сомкнули глаз, толкаясь и греясь около костров, тщательно замаскированных разным тряпьем, солдатскими одеялами, плащ-палатками, брезентом. Лабуд неторопливо переходил от костра к костру, вслушивался в разговоры, всматривался в лица людей, словно кого-то искал. Все пространство около ветряной мельницы было заполнено повозками, около которых расположились лошади, коровы, овцы и прочая живность. В темноте пропел петух, но на его крик никто не обратил внимания, как будто это было обычным явлением в жизни партизанского отряда. Около самой мельницы, в которой разместился штаб отряда, у едва тлеющего костра, Лабуд заметил бойца своей роты Младена Поповича. Он сидел на большом камне, зажав коленями карабин, а на руках у него был ребенок, завернутый в солдатскую шинель. К плечу Младена прильнула молодая женщина, одетая в шерстяную куртку. На голове у нее был повязан черный платок. Женщина одной рукой обняла мужчину за поясницу, в другой держала над огнем джезву[12].

— Малый у нас заболел, — увидев ротного, объяснил Младен. Он опасался, как бы Лабуд не обвинил его в самовольном уходе с огневой позиции. — Вот я и пришел их проведать… У ребенка жар, все время что-то бормочет в бреду. Я только немного побуду с ними — и сразу же в роту.

Лабуд понимающе кивнул.

— Оставайся пока, но не надолго. Немцы подтягиваются к реке и утром, наверное, пойдут в атаку.

Женщина, глядя на Лабуда снизу вверх, торопливо заговорила:

— Прошу вас, не ругайте Младена. Он скоро уйдет. Кофе вот только сварю ему. Может быть, и вы выпьете чашечку?

— Вот глупая женщина, да что там спрашивать! — воскликнул Младен. — Налей, и дело с концом, выпьет. Хоть и не сладко, зато горячо.

— Спасибо, не беспокойтесь. Я очень спешу в штаб. Скоро и без кофе будет жарко.

— Да, чувствуется, что днем будет нелегко. Крестьяне, что вчера бежали из села, говорили, будто у немцев появилось два танка.

— А у врача вы были? — спросил Лабуд. — В нашем отряде есть хороший врач. Надо было к нему обратиться.

Младен неопределенно пожал плечами.

— Надо бы, конечно, но ведь он занят с ранеными. Едва ли он захочет…

— Правду сказать, у нас и денег-то нет, чтобы ему заплатить, — вытирая краешком платка слезы, сказала жена Младена. — Сами знаете, что бывает, когда дом сгорел и вынести ничего не успели. Даже одежды нет другой, кроме той, что на себе.

— Так говорите, что денег нет? — спеша побыстрее покончить с кофе, сердито спросил Лабуд.

— Ни динара, — ответила женщина. — И не знаем, где можно достать.

— За что же тогда твой муж воюет, если он еще должен платить лекарю, чтобы тот прослушал его ребенка? Не хочешь ли ты сказать, что мы боремся и принимаем такие муки, чтобы все оставить по-старому? Сейчас же, Младен, иди и, пока не найдешь доктора, в роту не возвращайся. Скажи ему, что я послал тебя, понял?

Лабуд допил кофе и резко поднялся. На душе у него было горько.

«Ну ладно, нам, мужикам, вроде на роду написано страдать на войне, а дети? В чем они виноваты? — думал он, не в силах забыть озабоченное лицо Младена, тревожные, полные боли и печали глаза молодой матери. — А у меня самого что хорошего? Младен если погибнет, у него сын есть. А кто останется после меня?»

Наверное, впервые в жизни Лабуд посетовал на свою судьбу, на то, что не женился в свое время, хотя и мог, если бы был более дальновидным. Сейчас наверняка уже имел бы ребенка, а возможно, и не одного. Почему-то на ум пришла Гордана Нешкович. Если бы она понимала его, если бы ответила взаимностью! При мысли о ней его всегда охватывало волнение. Он знал, что это чувство зовется любовью и выше его в жизни ничего не бывает.

Саркастическая улыбка заиграла на губах Лабуда. С чего это он размечтался? Разве по плечу ему, крестьянскому сыну, городская девушка? Между ними такая пропасть, которую ему никогда не преодолеть. «Всяк сверчок знай свой шесток», — говорит народная пословица. Лабуд помнил об этом и в то же время не мог заставить себя не думать о Гордане, Он мысленно пытался представить выражение лица девушки, если бы она услышала от него признание в любви. Она являлась ему в сновидениях, полных буйной фантазии и восхищения, которое возносило его, словно океанские волны, ввысь, а затем бросало в холодную пучину. Гордана была нужна Лабуду, как глоток воды умирающему от жажды. Не раз он думал о ней, как о своей жене, и испытывал при этом огромное счастье.

Лабуд сделал несколько шагов по залитой лунным светом поляне и остановился около ветряной мельницы, из которой доносились возбужденные голоса. Он хотел было повернуть назад, чтобы разыскать Гордану. Нет, он не собирался заговорить с ней, просто посмотрел бы на девушку, и все, — как делал это не раз. Он уже повернулся спиной к мельнице, но в это время чья-то рука взяла его за локоть и увлекла за собой. Это был командир врачаровской роты, с которым он был знаком уже несколько месяцев.

— Идем послушаем новости Белградского радио, — предложил он.