Литания Демона

Мадонна скорбно прильнула к черному трауру веревок и кляпов, впившихся в рот и тело. Жало распускалось меж ног ее, и любовь в нем – как ядовитый сосуд, жаждущий смерти и убийства. Она проклинала агатовые вертепы кольев и ласкала жгуты алых шрамов своими соблазнительными тисками – острые щетинки ее лап впивались в налитые багровой кровью гроздья. Пунцово налившиеся плоды разврата украшали сады пытками и удовольствиями. Агония, расцветавшая меж роз, разрывала на части гноящиеся струпья возлюбленных и жертв, когда мех накрывал кандалы и конечности, угрожая их парафилии жестоким гнетом кнута и поцелуя. Судороги были колючей проволокой рая, который раскрывался всеми цветами расцветшего в возлюбленных пытках цветника. Его арки и алтари из пышных и ярких бутонов приглашали в свою прекрасную агонию, завлекая прелестью чарующих шипами кустарников мимолетные мечты о садизме и мазохизме, сплетенные в кандалы красоты и упадка. Ими искусно орудовала безжалостная госпожа, окутывая в густой мех своих накидок жалящий стон и запретный плод, обнаживший порочную наготу червоточин. Ее лапы убийственно смыкались на телах и гроздьях, смакуя ловушки из красной паутины, как самое изощренное и коварное удовольствие. Черная вдова ласкала фруктовые лозы, затаившись среди трущоб, дабы вонзить свое жало в соблазненного сладостью гроздьев любовника.

8

Каймой алых кольев, увенчавших бездну, распускались удовольствия, увлекая в свои жесткие конвульсии пышные ярко-красные бутоны, облаченные в кожаные черные ремни. Они глумились над невинной красотой, и антрацитовые волосы, обволакивая похоронными жгутами мускулы и блудные изгибы, влачились вслед за плетками, что со свистом рассекали кладбищенские оргии и извращенные будуары, – их мохнатая мерзость цвела в потусторонних ласках, когда ужасные супостаты падали ниц перед шипами каблуков. Жаля своих рабов и врагов, тварь плела заманчивые тенета из веревок, и пурпур их психоделических каркасов обнажал вульгарность наслаждений, грехов и смерти, и те, воскрешенные среди табу и зверских аппетитов, нападали на униженных пленников, распластанных в агонии перед паучьим латексным ложем. Обагренные кровью балдахины воплощали любовь, которая подчинялась ударам и безжалостным дрессировкам, калеча обетованный колючими ошейниками и заточенными жалами рай.

9

Темная комната, погруженная в полумрак черных, свисавших с кружевных люстр кандалов, тонула в алом тумане, который исходил из красных витражей окон, источавших потустороннее, ужасно-психоделическое сияние. Оно еще более оттеняло контуры, распускаясь в черном чертоге, как бутонообразный латексный плащ цветка, чья отравленная гладь лоснилась пурпуром и сладострастными изгибами. Эти поврежденные извращениями формы разлагались в алых темницах наслаждений, и исступленный голод охватывал одержимостью хребты изогнутых подчинением спин. Алтарные зеркала нависали над тяжелыми портьерами, создавая иллюзию их отторгнутого изгнания, когда они, струя траурные каскады своих балдахинов, стекали по кладбищам пола, обволакивая надгробия и пурпурные сети веревок, расползшихся среди блудных жертвенников. Повелительные удары указкой наполняли хоральным эхом могильно-красный альков, дабы он, наполненный мраком и угольно-красными видениями мученичеств, хранил угрожающий облик госпожи, облаченной в вуали и агатовые арабески паучьих членов, что клацаньем мохнатых конечностей оглашали могильную, содомическую пустоту, окаймляющую спиралями алые тенета.

10

Коррумпированная красота парафилизма обуяла испорченную темноту, завладела траурной мессой доминирования, когда хозяйка сетей спускала черные косы к кожаному ложу, распустившемуся красным упадком, как алеющий черными зубьями остов. Красота гнили цвела подобно кроваво-красным бутонам, и ее благоухание пестрело среди мрачных занавесов и бархатных пологов, где живое, совокупляясь с мертвым, обретало воскресение среди веревок и садистских атрибутов и где власть темного фетиша становилась столь же притягательной, сколь и тяга к мучениям и убийствам. Шантаж, благоухая в избытке, сочился, как спелый плод, чья кожура, изъеденная рубцами и стигматами, лоснилась, словно кожа, отстеганная палками. Узурпированная библия истекала греховной мерзостью влажных, плотоядных и гнилостных цветков и демонстрировала смерть своим эротическим зверством, которое, одержимое агоническими схватками и блудными потенциями, украшало ядовитыми букетами кровавое пиршество феминной жестокости и монструозного матриархата, – их лепестки блестели экзотической отравой и трупным зловонием, привлекая в свои зубастые капканы доверчивых мух.

11