Литература для нервных

Практически содержание и форма неразделимы. То, о чем рассказывает автор, в художественном произведении и есть то, как он об этом рассказывает (см. жанр): предмет изображения невозможен без использования приемов изображения.

Вымысел и художественная правда

– еще одна терминологическая пара, обозначающая два полюса художественной реальности.

Парадокс в том, что ради художественной правды писатель должен прибегать к вымыслу.

Если автор способен представлять себе несуществующее во внеэстетической действительности как возможное, предоставить ему хронотоп, т. е. обеспечить пространством и временем действия, населить его живыми существами и продумать саму последовательность действий в этом хронотопе с этими героями – значит, мир создан. Его можно назвать искусственным, фантастическим, воображаемым, но налицо факт его существования даже в виде только текста. Однако не стоит забывать: действительность многовариантна, и то, чего нет сейчас, возможно, – один из вариантов развития мира при каких-то иных обстоятельствах.

Внеэстетическая и эстетическая реальность, как правило, структурно близки, если не идентичны. Исключение составляют абсурдистские произведения, в которых параметры хронотопа и причинно-следственные связи, как правило, сдвинуты, – но мы говорили, что в этом случае в качестве условия, удостоверяющего истинность художественного события, выступает действительность языка. Поскольку текст, в котором описаны не происходившие в реальности события, в результате оказывается художественной моделью мира, постольку между мимесисом и вымыслом снимается противоречие: произведение – факт духовной культуры, образующий норму.

Романтики удовлетворялись возможностью творить свободно, а у реалистов вымысел должен, по Аристотелю, соответствовать модели мимесиса – подражания природе. Например, в историческом романе, вводя вымышленных действующих лиц в известные, документально зафиксированные обстоятельства и рядом с известными деятелями, автор должен воссоздать исторические типы так, чтобы читатели им верили, а значит, следуя правде национально-исторического характера. В «Войне и мире» Льва Толстого оба императора, русский и французский, действительно существовали на свете, а иногда и совершали поступки, творчески переосмысленные писателем; но Болконских, Ростовых, Курагиных никогда не существовало. Автор выдумал их – как будто специально, чтобы поколения читателей узнавало в них реальных людей.

Прототип

– существовавший во внеэстетической реальности человек, ставший основой художественного образа героя художественного произведения.

Общеизвестно, что прототипом Чацкого в «Горе от ума» Грибоедова стал Петр Яковлевич Чаадаев (1794–1856), первый русский философ. В биографии Чаадаева есть печальный эпизод: после публикации первого «Философического письма» он был объявлен сумасшедшим. Казалось бы – прямая аналогия с текстом! Но дело в том, что эта неприятная ситуация имела место в 1836 году, тогда как пьеса написана в 1824‐м, а в 1829‐м автор ее трагически погиб.

Что произошло? Верный художественной правде характера, Грибоедов довел логику развития художественного образа до предела – и Чацкий совершенно закономерно объявлен сумасшедшим в фамусовском обществе. Точно так же закономерно и происшедшее с Чаадаевым. Получается, что драматург предсказал судьбу прототипа своего героя.

Емельян Иванович Пугачев (1742–1775) – предводитель крестьянского восстания в России – стал прототипом героя Пугачева в «Капитанской дочке» Пушкина. Но если сравнить исторического Пугачева с художественным, а сделать это просто, т. к. Пушкин написал сначала «Историю Пугачева», основанную на документах и свидетельствах очевидцев, – мы увидим разящее несоответствие. Исторический Пугачев – бесчеловечно жестокий насильник. Вымышленный – справедливый человек и хороший друг. Образ пушкинского Пугачева убедителен, поскольку его психологический рисунок разработан и непротиворечив. Главное, что в нем есть, – это милосердие, та самая милость, которую Пушкин в последние годы полагал высшей ценностью. Поскольку он добр к Гриневу и Маше, постольку и выглядит настоящим государем, ничем не отличаясь в этом от императрицы Екатерины II. Кстати говоря, ее обыкновение гулять в простом платье отмечено мемуаристами. Прототипическая особенность художественно использована Пушкиным: Пугачев – простой мужик, переодевающийся царем, Екатерина – царица, переодевающаяся обычной придворной.

Прообраз

– явление внехудожественной реальности, давшее основу для возникновения художественного образа в произведении.