Литература эпохи Возрождения

Макиавелли многое интересовало, но никогда не забывал он об Италии и, разумеется, о родной Флоренции. Вслед за Данте и Петраркой глубоко переживал он те несчастья, которые не переставали падать на страну, ослабленную политической раздробленностью и нескончаемыми раздорами. Об этом с болью в сердце повествует он в своем наиболее монументальном труде «История Флоренции»[91]. Пристальное внимание уделяет он социальной истории государства, справедливо полагая, что именно социальные антагонизмы определяют ход истории. По его словам, «во Флоренции раздоры возникли сперва среди нобилей, затем между нобилями и пополанами и, наконец, между пополанами и плебсом» (Предисловие). Эта установка углубляет историческую конкретность его повествования. В книге, охватывающей период от основания города до смерти Лоренцо Великолепного, собрано огромное количество самых разнообразных фактов. Зачастую книга предстает перед нами как талантливый литературный памятник. Таков рассказ о покушении на мрачного тирана миланского герцога Галеаццо Сфорца молодого свободолюбца Кола Монтано (VII, 33-34) или описание урагана, обрушившегося в 1456 г. на Тоскану: «24 августа за час до рассвета с Адриатического моря, севернее Анконы, поднялся смерч, состоявший из густых туч. Он прошел через всю Италию и разбился в море южнее Пизы, занимая пространство шириною около двух миль. Гонимый вышними силами, природными или сверхъестественными, мчался он, и в нем все кипело и билось, словно ведя какую-то внутреннюю борьбу: отдельные клочья туч то устремлялись ввысь, то, припадая к земле, сталкивались друг с другом, то начинали вращаться с ужасающей быстротой, гоня перед собой неслыханной ярости ветер, и во всем этом борении возникали какие-то огни и ослепительные молнии. Разорванные тучи, дикие порывы ветра, вспышки молний — все это вместе порождало грохот, который нельзя было сравнить ни с гулом землетрясения, ни с громовыми раскатами; грохот, внушавший такой ужас, что все, кому довелось его слышать, подумали, будто наступил конец света, и вода, земля, все стихии перемешались, чтобы вернуться в состояние первоначального хаоса» (VI, 34).

Но ураган, столь выразительно описанный Макиавелли, пронесся над Италией и бесследно исчез, а над страной, почти не утихая, продолжал бушевать другой ураган: это были нескончаемые междоусобные войны, преступления деспотов и внутренние неурядицы, вызывавшиеся иногда самыми неожиданными причинами. Алчные сеньоры торговали своими городами, будто это был обыкновенный купеческий товар (II, 33). Наемные солдаты, руководимые кондотьерами, вели себя как грабители и громилы (V, 30). Во время гражданских распрей города становились ареной яростных столкновений. С башен сбрасывались камни, тучами летели стрелы из арбалетов (II, 40). Погромы и поджоги были самым обычным делом (II, 41). Тела врагов, разорванные на части, волокли по мостовым (V, 7). Во время междоусобной войны двух итальянских лиг герцог Калабрийский подошел к стенам Рима и «опустошил все кругом чуть ли не у самых ворот города» (VIII, 23). После смерти папы Сикста IV в 1484 г. в Риме «свирепствовали убийства, грабежи и пожары» (VIII, 28) и т.д.

Понятно, что Макиавелли не мог безразлично относиться к трудной судьбе Италии. Ведь он был не только автором комедий, но и в недалеком прошлом активным политическим деятелем Флорентийской республики. Не раз приходилось ему погружаться в самую гущу государственной жизни тех лет. И в одном из писем 1527 г. он, как бы подводя итог своему земному пути, с замечательной искренностью признается, что любит «свою родину больше, чем душу»[92].

Но что же нужно сделать, чтобы спасти Италию от полного упадка? На этот вопрос он попытался ответить в трактате «Государь» (или «Князь», как иногда переводят заглавие трактата на русский язык) (1513, изд. 1532), который, собственно, и принес ему мировую известность. Если поэт XIX в. Дж. Кардуччи, единомышленник Гарибальди, видел в Макиавелли предвестника единой освобожденной Италии, то многие склонны были видеть в нем апологета политического коварства и тирании («макиавеллизм»). Для того чтобы правильно понять книгу Макиавелли, не следует рассматривать ее в плане отвлеченного морализирования, лишенного исторических примет.