В Берлине и Париже книги Тэффи имели исключительный успех, который сопутствовал ей до конца долгой жизни. Всего в эмиграции у нее вышло больше десятка книг прозы и два стихотворных сборника.
Она говорила: «Я просто не понимаю, как можно не любить кошек».
А про Веру Николаевну Муромцеву-Бунину, жену Ивана Алексеевича Бунина, она говорила так: «Вот даже Вера Николаевна Бунина — на что уж, кажется, она добра и мила, а что она не переносит кошек, боится их, как стена между ней и мной. Близости, дружбы настоящей между нами быть не может. Всегда чувствую ее отчужденность. Симпатизирую ей сдержанно, признаю все ее бесспорные качества. Но кошек ей простить не могу».
А вот человеку, любящему котов и кошек, она действительно многое прощала. Например, Ходасевичу — человеку довольно странному. И она писала «кошачьи» стихи, которых у нее «набралось бы на целый том». Но они были, по ее мнению, слишком интимны, чтобы их обнародовать, придавать гласности.
И. В. Одоевцева, жившая тогда в Париже, в своих воспоминаниях «На берегах Сены» пересказывала беседу с Тэффи следующим образом:
— У меня целый кошачий эпос, — объясняет она. — Тигрокот и Белолапка — его главные герои. Они кошачьи Тристан и Изольда или Ромео и Джульетта. Но и других вымышленных кошек и котов у меня много. Они меня постоянно навещают. В особенности, когда я больна. Такие добрые, чуткие — сейчас же тут как тут. Развлекают и утешают меня. Это я о них:
Вас, наверное, удивляет «на зеленую кровать» — будто на зеленый луг. А это просто оттого, что у меня зеленое покрывало на кровати.
Она так улыбается и так смотрит вдаль, будто действительно видит перед собой процессию котов и кошек, шествующих попарно.
— Они удивительно умные, — продолжает она оживленно. — Я как-то сочинила о них целую поэму. И, представьте себе, они сразу же стали исполнять ее хором, на разные голоса. И что уже совершенно невероятно, прибавлять к ней разные самими ими сочиненные строфы, особенно когда у меня жар. Я просто диву даюсь. Куда мне! Гораздо лучше меня. Да, пожалуй, и всех наших поэтов…
Тэффи поправляет съехавший на сторону берет, проводит пуховкой по раскрасневшемуся от волнения и вдохновения лицу и начинает читать с нескрываемым удовольствием:
Тридцать три и два кота
И четыре кошки…
Поэма очень длинная. Я запомнила из нее только эти две строчки.
А жаль — в ней было много остроумных находок и прелести.
У самой Тэффи есть рассказ, который так и называется — «Кошки». Начинается он так: