Литература и методы ее изучения. Системный и синергетический подход: учебное пособие

В постструктуралистском литературоведении с опорой на идеи Фуко была разработана теория «интердискурса»[310]. «Интердискурс» состоит из дискурсивных элементов, которые могут встречаться в различных областях. Объектом анализа становились, например, коллективные символы (Fairness, ветер) и т. д. Новый поворот к «дискурсу» в литературоведении наметился в конце 80-х – начале 90-х годов XX века в работах представителей «нового историзма» (New Historicism), также опиравшихся на М. Фуко.

В изучении дискурса теория литературы следует за языкознанием. В лингвистике discours означает «речь». В этом значении этот термин широко использовал Ф. де Соссюр. Еще в 1908–1909 гг. Ф. де Соссюр поставил вопрос о «двух лингвистиках»². При этом он не отрицал «взаимозависимости» между языком и речью[311]. Однако вторую лингвистику Ф. де Соссюр не считал объектом серьезного изучения. По мнению женевского ученого, речь нельзя обследовать досконально, поскольку она «беспрерывно обновляется» в результате «деятельности социальных сил»[312]. Второй лингвистике предстояло, однако, большое будущее в XX веке.

В дальнейшем критика дихотомии Ф. де Соссюра (язык – речь) оказалась продуктивной для становления теории дискурса. В 20-х годах XX века ученые из круга М.М. Бахтина выступили против «абстрактного объективизма», характерного для женевской школы. Так, В.Н. Волошинов в книге «Марксизм и философия языка», содержащей ключевые идеи М.М. Бахтина о диалоге и диалогизме, подчеркивал, что Ф. де Соссюр не рассматривал «высказывание» как серьезный объект изучения[313]. М.М. Бахтин, напротив, видел в языке «процесс», не статичную, а динамическую, открытую систему. Его интересовала «установка говорящего», слушающего и понимающего, с позиций которых языковая форма представляет собой «изменчивый и гибкий знак»[314]. С этой точки зрения языковой дискурс можно назвать становящимся, открытым языковым процессом, содержащим «изменчивые и гибкие знаки» говорящих и слушающих. Позднее М.М. Бахтин использовал термин «речевое общение». «Речевое общение» противопоставлено «языку» как статичной системе[315]. Дискурс с этой точки зрения – процесс речевого общения, понятый как динамическая система. Единицей дискурса является не предложение, а высказывание.

В понимании М.М. Бахтина, высказывание – «речевое целое». Высказывание как единица дискурса «входит в мир совершенно иных отношений…». Такие отношения М.М. Бахтин определяет как «диалогические», т. е. требующие экстра-лингвистического, экстратекстового «ответного понимания» и включающие в себя оценку. Высказывание, по М.М. Бахтину, имеет «…не значение, а смысл…»[316]. В рамках системно-синергетического подхода можно утверждать, что дискурс состоит из высказываний, содержащих концепт.

В литературе носителями прирастающего или теряемого смысла могут выступать любые знаки. Даже самый малый диакритический знак может существенно изменять смысл целого, выступая как концепт. Так, например, в финале «Золотого горшка» (1814; 1819) Э.Т.А. Гофмана повествователь задает вопрос: «Ist denn überhaupt des Anselmus Seligkeit etwas anderes als das Leben in der Poesie, der sich der heilige Einklang aller Wesen als tiefstes Geheimnis der Natur offenbaret?» Знак вопроса здесь сигнализирует об иронии, налагающей, как известно, впечатление двойственности на всю «сказку из новых времен». Однако переводивший этот фрагмент А.В. Федоров заменил знак вопроса на знак восклицания: «Да разве и блаженство Ансельма не есть не что иное, как жизнь в поэзии, которой священная гармония всего сущего открывается как глубочайшая из тайн природы!»[317]. Замена всего лишь одного знака в переводе, по виду случайная, но внутренне закономерная, меняет смысл финала на противоположный. Если Э.Т.А. Гофман подвергает сомнению романтическое представление о всевластии «поэзии», то в русском переводе концовка звучит утвердительно и однозначно. Снимается авторская ирония. Переводчик воссоздает более ранний слой художественного мировоззрения немецких романтиков, с которым как раз и полемизирует Э.Т.А. Гофман в «Золотом горшке». Заменив знак вопроса на знак восклицания, переводчик «сломал» интонационный строй финала. Одновременно у читателей возникло иное представление об окружающей сказку Гофмана внетекстовой среде. А.В. Федоров создает образ затекстовой реальности, тяготеющей к утверждению, пафосу и отторгающей иронию. Он сообщает читателям иное смысловое содержание, иной концепт. Входя в советский дискурс, «Золотой горшок» Э.Т.А. Гофмана «советизируется».