Литература как опыт, или «Буржуазный читатель» как культурный герой

Ты уже не будешь брать все явления мира из вторых или третьих рук,

Ты перестанешь смотреть глазами давно умерших или питаться книжными призраками,
И моими глазами ты не станешь смотреть, ты не возьмешь у меня ничего,
Ты выслушаешь и тех и других и профильтруешь все через себя.

Уолт Уитмен. Песня о себе

К лету 1798 года, помимо глубокой уверенности в собственном даре, у молодого поэта Уильяма Вордсворта не было почти ничего — ни известности, ни денег, ни даже жилья. Имелись планы поехать в Германию, вместе с другом Кольриджем и сестрой Дороти, но на это, увы, не хватало средств. Так возникла идея составить из написанного за предыдущий год книжечку стихов, продать ее и на вырученные средства осуществить вояж. В итоге получился сборник, в который вошло двадцать три поэтических опуса (из них бóльшая часть, девятнадцать, из-под пера Вордсворта) под общим названием «Лирические баллады». Публикацию решили сделать анонимной, поскольку имя Вордсворта было никому не известно, а имя Кольриджа пользовалось известностью сомнительной и могло лишь навредить проекту.

Анонимность способствовала свободе, молодость — отваге, и то, что задумывалось как форма «фандрейзинга», обернулось перепридумыванием искусства поэзии. Революционность замысла, кстати, не помешала его коммерческому (скромному, впрочем) успеху: уже вернувшись из Германии, путешественники узнали, что книга «пошла» — ее раскупали, читали вслух в гостиных и в пабах, что говорило о том, что аудитория оказалась широкой и подчас неожиданной. Некоторые из баллад были перепечатаны в журналах. Но отзывы литературных критиков отличались сдержанностью: восхищенных было куда меньше, чем скептических и насмешливых, и удивляться этому не стоило.

Теоретический вызов

В Сообщении (Advertisement), предпосланном первому изданию «Лирических баллад», Вордсворт предупреждал читателей, что им, вероятнее всего, придется «побороться с чувством странности и неловкости»: слишком непохожи предлагаемые тексты на Поэзию в нормальном понимании слова. Когда вы смутитесь вышеозначенным «чувством», что неминуемо, — предупреждал поэт, — попробуйте спросить себя: а возникает ли наряду со смущением и независимо от него то главное и тончайшее из удовольствий, ради которого вообще существует литература, именно: ощущение, что слово касается живого человеческого опыта? Если ответом на вопрос будет «да» — долой сомнения и предрассудки! Главное — чтобы само «слово Поэзия, значения которого очень спорны, не вставало препятствием на пути получения удовольствия»[158]. Фактически поэт говорит здесь читателю: не слушайте критиков с их предрассудками и назиданиями, прислушайтесь к внутреннему опыту, которому, вы, возможно, просто не отваживались до сих пор поверить! Разрыв между предполагаемой аудиторией, склонной пассивно следовать авторитетным суждениям вкуса, и аудиторией желаемой, готовой довериться спонтанному переживанию и сотрудничать с поэтом на новых условиях, заложен в самой книге как проблема и интрига. Этим поэтическим текстам предстояло еще найти, то есть по-настоящему произвести, создать публику, способную ими свободно наслаждаться.

Задача эксперимента далее в предисловии конкретизировалась со скромной дерзостью: «выяснить, в какой мере разговорный язык средних и низших классов общества может служить источником поэтического наслаждения»[159]. Ставка на усредненность разговорного стиля (в традиции размышлений об искусстве она никак не ассоциировалась с серьезными поэтическими достижениями!) была в данном случае принципиальна: не только определенный социальный слой подразумевался в качестве адресата, но и определенное отношение к речепользованию — в качестве ориентира. С точки зрения молодого поэта, способ обращения со словом высших слоев далек от естественности и скован предрассудками, но низшим сословиям также недостает свободы в отношении языка, да они и не читают книг. Поэтому опорой и адресатом поэтического эксперимента признаваем фактически городской средний класс — люди, достаточно образованные, чтобы питать интерес к литературе, и достаточно состоятельные, чтобы его удовлетворять. Они же более, чем кто-либо, подвержены эффектам современной информационной среды и в силу этого далеки от канонов высокого поэтического вкуса. Но это не значит — безнадежны.