Литература как опыт, или «Буржуазный читатель» как культурный герой

В стихотворении «Глядящие на звезды» («Star-Gazers», 1807) Вордсворт создает выразительный образ городской публики-толпы, жаждущей платных развлечений и охочей до сенсаций. У ярмарочного балагана люди дожидаются очереди поглазеть в телескоп, но, увидев звездное небо искусственно приближенным, расходятся, как ни странно, с неудовлетворенными лицами. Они явно не увидели того, что хотели увидеть, желаемого прозрения не возникло. О чем это говорит? — спрашивает себя лирический герой стихотворения. Означает ли это, что души «глядельщиков» заведомо слепы, неспособны к полету? Вопрос оформлен как риторический[160] и ответом на него — эмфатическое «нет, нет, не может быть» («…No, no, this cannot be…»). Напротив, разочарованность, написанная на лицах, свидетельствует о наличии духовного запроса, не удовлетворенного и не удовлетворимого элементарной технологией зрелища.

Поэт сталкивается с парадоксальной необходимостью объяснить зрителям-читателям их глубочайшую нужду, о которой сами они не знают, именно потому что естественная чувствительность заглушена городской суетой и «унизительной жаждой грубой стимуляции»[161]. Как им поверить в то, что источником поэтических опытов может быть самая обыкновенная жизнь и самая обычная речь, если поэзия в их представлении — классические образцы, далекие, как звезды, а способность к усилию творческого производства смысла подавлена привычкой к чтению копеечной прессы и сенсационных романов? Это соблазнительное чтиво, кстати, до странности напоминает ярмарочный телескоп: то и другое — искусственная машинерия, к которой обращаются «массы» в тщетной надежде обогатить жизнь впечатлениями. Но что мешает толпе бессмысленно глазеющих обратиться в чуткую, восприимчивую, достойную аудиторию, если обратиться к ней на страстном, «дерзком и образном»[162] языке нового искусства? В рефокусировке поэтического слова на ближайшем к человеку слое опыта Вордсворт видит по-своему революционную задачу и ей посвящает свои теоретические предисловия, которыми снабжает все (пере)издания «Баллад», начиная с самого первого.

Надо сказать, что усилия поэта выступить в роли «теоретика» воспринимались современниками скептически — в частности, вызывали подозрение в навязывании читателю некоей «системы»[163]. С чего бы, в самом деле, «деревенским» стихотворениям предпосылать обширные толкования, из которых следует, что читать их с удовольствием можно не иначе, как переосмыслив всю современную жизнь, отдав себе «полный отчет о нынешнем состоянии общественного вкуса в Англии, определив степень его здоровья или упадка…выяснив предварительно, каким образом язык и человеческое сознание взаимодействуют друг с другом и… проследив те революции, что происходят не только в литературе, но в обществе в целом»[164]. И зачем, с другой стороны, так подробно растолковывать читателю тот эффект, который стихи должны на него оказать? — Разве со стороны поэта это не все равно, что расписаться в творческой неудаче, то есть в неспособности соответствующий эффект произвести?