Литература как опыт, или «Буржуазный читатель» как культурный герой

С точки зрения здравого смысла в «отчете» Джонни все смехотворно перепутано (луна и солнце, куры и лесные птицы), но путаница как раз и передает наиточнейшим образом то грезоподобное состояние, в котором важно усмотреть поэтическую ценность. Взывая комически к Музам, поэт вызывающим образом «приравнивает» себя, а заодно и читателя к слабоумному Джонни:

О Музы! Дале вас молю —
Ваш давний верный ученик:
Как, в меру дара моего,
Мне воссоздать хоть часть того,
Что испытал он, что постиг?

(пер. А. Карельского).

О Вордсворте современный ему критик писал так: подобно Стерну, «он пытался извлечь чувство оттуда, где никто и не думал его искать, и нередко приписывал пустякам значительность, совершенно им чуждую от природы»[171]. Проникнутость «пустяков» чувством и чувственно переживаемым смыслом делает эти детали самоценными. Мало что или даже совсем ничего не знача буквально, они оказываются насыщены смутно-суггестивной силой, как раз и создающей возможность глубокого личностного и вместе с тем универсального контакта.

В автобиографической поэме «Прелюдия» (ее первый вариант создавался одновременно с «Лирическими балладами») разыгрывается сходный сюжет про заблудившегося ребенка: мальчик, потерявший провожатого и сбившийся с пути, вдруг видит пустое зеркало озера среди холмов, над ним — маяк, а неподалеку девушку с кувшином воды на голове, идущую по дороге против сильного ветра. Вот и все, и ничего более, необычного или примечательного, нет в этой картинке — которая остается тем не менее памятным «местом во времени» (point of time): привилегированным пространством, в котором опыт сохраняется и упорно разрабатывается воображением. Не только чувство сладостной слиянности, но и чувство отдельности, оставленности, одиночества обретает ценность в силу его предполагаемой косвенной разделенности, сопереживаемости (здесь — мальчиком Вордсвортом и неизвестной девушкой, поэтом Вордсвортом и читателем).

«Места во времени» всегда осваиваются диалогически, хотя диалог этот свернут и развертывание его требует непременного участия читателя. Об этом напоминает нам, к примеру, причудливая конструкция баллады «Саймон Ли». В повествовании о старом егере, который когда-то был молод и полон сил, главное — не сюжет, а опять-таки развертывание сочувственной эмоции, пронзительно острой, цепляющейся за мелкие материальные детали. Они не описывают, а коннотируют «тягостную перемену» (heavy change): трансформацию жизненной силы в старческое бессилие, которая рано или поздно настигает любого человека, но невообразима заранее. В середине баллады рассказчик, предполагая в читателе недоумение и неудовлетворенность ожиданий, вдруг прямо к нему обращается:

Читатель добрый, вижу я,
Ты кротко ждешь развязки.
Но я боюсь, что ты желал
Какой-то чудной сказки…

Предполагаемый со стороны читателя упрек тут же оборачивается против самого упрекающего:

В воображении твоем
Историй разных целый клад.
Чудесный вымысел во всем
Ты обнаружить рад.

Читатель, в сказку мой сюжет

Сам превратить попробуй,
Поскольку здесь ни сказки нет,
Ни выдумки особой

(пер. И. Меламеда).

Доброму читателю лучше не ждать готового смысла, а поискать и самому добыть его[172], то есть встречно истории вызывающе неполноценной (в отсутствие интриги и даже положенной сюжетной развязки!) создать свою. Прием резкого «остранения» одновременно нарушает и усиливает «симпатическую» эмоцию, связывающую рассказчика с героем баллады и с читателем: сопереживание «тягостной перемены» передается по этой цепочке как летучий намек или электрический разряд.

Вокруг тернового куста

По позднейшему признанию самого Вордсворта, вдохновением к сочинению стихотворения «Терн» послужил вполне «проходной» момент: терновый куст, мимо которого он множество раз прогуливался при ясной погоде, в предгрозовых сумерках произвел впечатление странное, почти мистическое. «Я сказал себе: не могу ли и я каким-то образом сделать этот терн столь же впечатляющим — как его сделала сейчас для меня гроза?»[173] Смысл усилия здесь видится в том, чтобы воспроизвести в другом, любом человеке стихийно-творческое действие природы — фактически побудить другого, любого стать поэтом. Но как достичь этого эффекта?