Литература как социальный институт: Сборник работ

Сегодня список значимого представлен прежде всего тем, что называется «публикационным бумом». Подобные феномены имеют очень важное значение, не только прямое, но и по их последствиям: введение нового, возвращение забытого и вычеркнутого или даже удаление из литературы дутых авторитетов, вторичных или второстепенных писателей, занимавших высокие посты (типа Фадеева, Федина, Симонова, не говоря уже о длинной гряде всяческих лауреатов – Бабаевского, Кочетова, Софронова и иже с ними). Но даже в этих исключительных случаях объем кандидатов или полноценных «классиков» не превышает 3%, что, опять-таки повторим, является нормальным ежегодным «медосбором литературы». Сегодня это главным образом произведения и авторы, которым был закрыт в литературу путь по идеологическим причинам.

По шесть публикаций за первые полтора года цензурных послаблений было только у четырех авторов – М. Булгакова, Н. Гумилева, В. Набокова и В. Ходасевича. Отметим также, что их стремительное возвращение в литературу было бы невозможно без длительного периода деятельности групп хранителей, публикаторов и интерпретаторов интеллектуальной культуры, действующих вне зависимости от того, какой климат стоит на идеологическом дворе, какого мнения придерживаются руководящие «товарищи». Сама полнота и нарастающая интенсивность публикаций авторов указывает на ценностный ранг, в который вводят подобные имена эти группы – подлинные создатели исторической шкалы ценностей, а не номенклатурной табели о рангах, которыми руководствуются чиновники в литературных, министерских и партийных инстанциях. Отметим, что публикации большей части сочинений всех названных, кроме Булгакова, все еще впереди. Пять публикаций за этот период было у И. Северянина (в том числе «юбилейных»), 3 – у А. Ахматовой, по две – у Г. Бёлля, В. Высоцкого, О. Мандельштама, А. Платонова, М. Цветаевой, Б. Пастернака, В. Шаламова.

Объем возвращаемого в литературу, при всем ощущении радикальности изменений, как видим, ничтожен и лишь в малой степени, через силу поддержан издательской системой. (Что еще раз говорит о ее коллективной бездарности – жалком уровне культуры, утрате реальной шкалы ценностей, консерватизме, склонности к рутинно-идеологическому и бюрократическому контролю и нажиму.) Издательства по большей части выступают либо органами сопротивления инновации, либо культурными паразитами, существующими за счет творческих и инновационных групп.

На следующей фазе узкий круг прочтенного группой наиболее активных читателей и отобранных из «всех» журналов экспертами-профессионалами и знатоками становится в качестве «бестселлера» или «бестридера» достоянием более широких читательских слоев. Здесь читают то уже немногое, что читают сегодня «все»: это аудитория одного романа (скажем, «Детей Арбата»), одной статьи (допустим, «Авансы и долги»), даже одного письма (например, «Письмо исторического оптимиста»[189]). Нередко этот отдельный снискавший сверхпопулярность журнальный материал на данной фазе меняет форму своего существования (поскольку меняет аудиторию) – воспроизводится средствами подручной репрографии и даже машинописи, собирается любителями в самодеятельные конволюты, включается издателями в тематические сборники, отдельные книги автора, серии и т. д. Эта фаза, на которой материал еще связан со всем контекстом данного журнала, длится максимум год-полтора. Затем комплект журнальных номеров функционирует уже как печатный памятник, своего рода «археологический слой» в истории общества и культуры (годовые подписки «Нового мира» времен Твардовского, «Иностранной литературы» 1960‐х гг. и т. п.). В таком качестве, на правах исторического первоисточника они уже входят в собрания специалистов-историков и внеинституциональных хранителей памяти, помнящих и поддерживающих иную – в сравнении с учениками и хрестоматиями общепризнанного – историю общества, культуры, литературы.

***