Литература как социальный институт: Сборник работ

Точным и адекватным симптомом работы «модерного сознания» было бы появление в языке филолога, культуролога, философа понятийного инструментария других дисциплин, в первую очередь относящегося к технике фиксации взаимодействия, без которой просто невозможно понимание актуальности, проблематики современного общества (применительно к российскому обществу это в первую очередь осмысление травматической природы отечественного насилия, его укорененности в российской антропологии и социальных институтах, особенностях культурной памяти или, точнее, беспамятстве, моральной пустоте, специфическом адаптивном типе сознания). Собственно, сам уход из поля актуальной научной работы в Европе всей проблематики «общей истории литературы», спуск ее в область воспроизводства готовых знаний, педагогику и дидактику как раз и свидетельствует об этом. Место всеобщей истории литературы (как совокупности иллюстраций и воплощений человеческого духа) заняли дифференцированные и специализированные, гораздо более изощренные и внимательные системы знания о человеческом разнообразии, могущем быть представленным только во множестве форм ролевого взаимодействия, обмене перспективами разных акторов. Но это – там, в «современном мире», не в России. Как всегда, «Бог готов, мы не готовы» (Майстер Экхарт).

VIII. Метафоры «истории литературы»

Дело не только в том, что историк литературы, не имея специализированных конструкций или инструментализированных представлений о человеке, метафорически соотносит разный смысловой материал. Проводя сравнительный или сопоставительный анализ и толкование «а как б» или «а и б», он одновременно устанавливает это тождество (включая и условия тождества), обнаруживая тем самым характер собственной исследовательской и человеческой субъективности, ее оригинальность или тривиальность. Уравнение в данном случае состоит не из двух, а из трех компонентов, каждый из которых равнозначен. И отсутствие оригинальности анализирующего так же важно, как и конструкции элементов «а» и «б» (будь то даже конструкции «образов» «Пушкина» или еще какого-то из сверхзначимых персонажей). А оригинальность такого рода может заключаться в способности порождать вопросы к историческому материалу, могущие что-то объяснить или прояснить темное или неясное в нас самих, послужить основанием для генерализации оценок или образования аналогии для способности суждения о нашем времени. Другими словами, быть моделями смыслообразования, понимающей интерпретации актуального в его сходстве, различии или дистанцировании от прошлого (конструкций действия акторов или схем их оценки и толкования в прошлом).

Яусс, подготавливая читателя к своему варианту теории и истории литературы, не случайно выделял три основных вида истории литературы Нового и Новейшего времени:

1) производное от проекта культуры (цивилизации) и его изменений в XIX–XX вв., вплоть до конца этого проекта и его разложения в постмодернизме;

2) марксистское понимание литературы как совокупности превращенных форм, как системы символически-идеологических образований, производных от доминантных сфер общества, основанных на более инструментальных, а значит – более рационализированных, модерных типах социальных отношений;

3) вариант, предложенный русским формализмом, – эволюция литературных форм, причем под формой понимается прежде всего литературный прием, «литературная конструкция», обеспечивающая определенное и планируемое смысловое воздействие на читателя. Последний точно так же остается идеальным филологически квалифицированным читателем, точнее – историком литературы; неясность и непродуманность опоязовцами этого момента – причина того, что данное ключевое понятие так и осталось методической метафорой, не развернутой в упорядоченную систему инструментальных понятий, теорию. Эффект «приема» заключается прежде всего в разрушении «самоочевидности» существовавших до того конвенций условности литературной игры, норм «литературности» (Р. Якобсон). Данная идея теории литературы при этом представала как своего рода идея детского конструктора, т. е. набора различных деталек с однозначными функциональными свойствами (и стоящими за ними значениями человека). Яусс предложил собственный вариант литературной истории, который предполагал завершение формалистической идеи метода – перенос значений держателя или хранителя норм литературной культуры с идеального читателя-«филолога» на «публику», соответственно, смену наборов экспектаций, литературных ожиданий авторского предложения, «литературных конструкций», которая могла бы рассматриваться как историческое движение.