Литература как жизнь. Том I

Так поступили с Джеймсом Олдриджем. Ещё вчера лица наших читателей озарялись, как упомянешь это имя, и вдруг его словно и нет. Мне было заказано предисловие к его детской «лошадиной» книжке, и мы с ним разговаривали, стоя в фойе, нас даже фотографировали, но корреспонденты и всё ещё советские участники Форума вились возле других гостей. Разве Олдридж писатель незначительный по сравнению с теми, кто оказался в лучах нашего внезапного признания? Его «Дипломат» – добротный политический и даже пророческий роман: Иран, Ирак, Курдистан. К тому же сам он не преувеличивал своих достоинств. Преувеличенное значение придавало ему внимание с нашей стороны. Из-за нашего усиленного внимания Олдридж в Англии стал отщепенцем. «Как у вас диссиденты», – определила Дина, его жена. Но диссидентов не забывали те, кто их изначально субсидировал. Джеймс Олдридж устоял перед соблазном подписать с Голливудом контракт на экранизацию «Дипломата». Со времен Драйзера, отказавшегося от не одобренной им экранизации «Американской трагедии», не знаю писателей той же стойкости, а ведь экранизация дает обеспечение на всю жизнь. Сэллинджер, писатель из богатой семьи, мог себе позволить не экранизировать «Над пропастью во ржи», но даже Грэм Грин пошел на превратную экранизацию «Тихого американца», зная, что «подписывая контракт, теряет власть над своим материалом». Когда фильм вышел, стал после драки махать кулаками, подал в суд, зная, что уже поздно.

На Форуме Грин как старейшина западной литературной общины произнёс речь, призывая к братанию католиков и коммунистов. Это был пересказ страницы из его романа «Комедианты». Персонажу романа, интеллигенту-коммунисту, автор передал свою мысль, которая в её некрасовском выражении известна нам и осуждена О. В. Волковым: «Дело прочно, когда под ним струится кровь». То же самое Грин из романа в роман повторял на разные лады: и кровопролитие может быть оправдано в сравнении с мертвечиной обывательского благополучия. Сквозной мотив литературы ХХ века: ложь приличий и фальшь проповедей. Всеподавляющее лицемерие века предшествующего, девятнадцатого столетия, «века гуманности и цивилизованности» (Д. П. Кончаловский), оказалось в конце концов прорвано и от долгого воздержания понесло в пучину, иначе и жизни нет! «Опуститься до самого дна, оттолкнуться и вынырнуть», – говорил Джозеф Конрад о единственном выходе из безвыходности.

Изжитость – таково было сознание среды, из которой вышел Грин. Среда эта дала «полно писателей», о безжизненности все они и писали. «Мама, – сообщал один из них с фронта гражданской войны в Испании, куда он пошёл воевать добровольцем, – здесь жизнь». Это означало, что у тебя там, мама, никакой жизни нет. Вскоре после этого письма Джулиан Белл был убит в бою, но к тому был готов, считая что такая гибель – жизнь, а дома одни живые мертвецы, «полые люди», как определил Элиот, крупнейший, притворившийся живым кадавр. Грин, не видя смысла в жертвенности, не рисковал собой, если и рисковал, то чуть-чуть: на редкость вовремя оказывался в разных частях земного шара при международных кризисах и конфликтах как наблюдатель – не участник, приговаривая следом за любимым поэтом: «В действии скрыта опасность», – разочарование в цели, ради которой шёл на риск. В коммунистах числился одно время, опиум пробовал курить, его религиозность была желанием иметь веру. Выбирая между СССР и США, говорил, что предпочёл бы жить в Советском Союзе, где, скорее всего, отправили бы его в лагерь, но лишь ради требовательно-серьезного отношения к искусству и литературе в противовес западному безразличию.

Охранную грамоту «Лолите» Грин выдал на определённый срок, сказавши, что ничего лучше ему не попадалось за весь год, но, приводя мнение Грина, вычеркивают ограничение, будто лучше «Лолиты» Грин вообще ничего не читал. Что договор с Голливудом заключить, что похвалить набоковскую претенциозную пошлятину ему было нетрудно, на Западе знаменитостям всё сходит с рук, ещё и приплачивают. Исповедуемый им цинизм Грин обратил против цинизма всеобщего, однако ни в Америку, ни к нам, ни к себе в Англию, где ему существовать было вовсе невтерпеж (и накладно платить налоги), он не переехал, доживал жизнь там, где Горбачев с женой мечтали купить домик, на Юге Франции. Грин, обитатель тех мест, возможно, и подсказал Горбачевым выбор: сюжет для романа, который он мог бы написать. Умер в Швейцарии, в остановившемся сердце Европы, где его персонаж обнаружил лишь «часы с кукушкой».