Литература как жизнь. Том I

Харпер Ли восприняла собственный успех иначе, слава сделала её затворницей, молчальницей, автором единственной книги. Награжденная двумя Президентами США, она, принимая награды, отказывалась произносить ответную благодарственную речь. В молодости написала то, что считала нужным написать, и было ей сказано, что написанное не годится, зато отредактированное другой рукой и опубликованное под её именем стало общепризнанным. В порядке самозащиты некоторые выросшие на переботанном варианте читатели не находят между двумя вариантами существенной разницы. Нет, «Иди и поставь сторожа» нельзя считать ни предшественником, ни продолжением «Убей пересмешника». Первоначальная книга адресована другим читателям, серьезная и смелая настолько, что и теперь многих приводит в замешательство. Мой друг Джон Стерн, историк, с которым мы вместе преподавали в Адельфи, признался, что первоначальный вариант его потряс и ранил, хотя профессор Стерн – один из тех, кого мои соседи сочли бы интеллектуалом. Читатели «Убить пересмешника» и тем более зрители одноименного фильма оказались недовольны авторским вариантом, можно сказать, оскорблены в лучших чувствах. Вообразите вариант «Как закалялась сталь», заканчивающийся разочарованием Павки Корчагина в коммунизме![202] Против печатания «Иди и поставь сторожа» возражали родственники писательницы, но Харпер Ли на исходе своей долгой жизни всё же дала согласие на публикацию обнаруженной рукописи. Её опасное решение, грозившее приуменьшить и даже разрушить её славу, напоминает аналогичные поступки – предсмертное выступление литературного теоретика Рене Уэллека, последнюю публичную лекцию скрипача-виртуоза Исаака Стерна, и решение консультанта Пентагона Пола Джонстона отдать в печать свои мемуары, когда дни его были сочтены. Родственники консультанта не спешили, и книга «Взаимоуничтожение и безумие» увидела свет не раньше, чем автор покинул сей мир. Вскоре после выхода «Иди и поставь сторожа» Харпер Ли скончалась в доме для престарелых. Такова история сотрудничества автора с редактором, завершившаяся успехом книги и затворничеством автора.

Без редактора погиб богатейший автобиографический материал ветерана войны Георгия (Юрия) Курбатова. Мы с Юрой познакомились незадолго до его безвременной кончины. Работал Юра сценаристом на телевидении, у него с успехом шли серийные передачи о милиции, а война ему не давалась. Служивший в разведке с четырнадцати лет до конца войны, однополчанин Зои Космодемьянской «Юрка-москвич» владел кровоточащим опытом фронта, а выразить им пережитое не мог. Пробовал писать, и впечатление было такое, будто написано начитавшимся нашей военной прозы, однако войны не видевшим. Из того, что Курбатов рассказывал, был эпизод, который, я думаю, сняли бы редакторы и не пропустила бы цензура. Рассказанное Юрой меня поразило, прямо скажу, болезненно. У меня, современника, основа воспоминаний о войне – взаимная бесчеловечность. Могло ли быть иначе? Ответом на вопрос явилась улыбка, пробежавшая у Юры по губам. «Видим, – заговорил Курбатов без предисловий, – немцы идут в разведку, пропускаем их – завтра нам идти, и они нас пропустят». Такой мотив резанул меня по сознанию, как американцев возмутило в первоначальном сочинении Харпер Ли признание неискоренимости расизма у хороших людей. И если писательница не смогла воплотить свой собственный замысел с убедительностью, так и друг мой, я думаю, не осилил бы повествования подобной сложности. Ведь создатели нашей военной прозы, когда оказалось цензурно позволено, перевели патриотизм в елейную набожность.