Литература как жизнь. Том II

На исходе холодной войны руководитель курсов русского языка, наш оппонент-партнер из поколения аспирантов Симмонса, был принят Рональдом Рейганом. Преподаватель у Президента! А начался подъем специалистов по русскому языку на политическую вершину в результате усилий Симмонса, именно его подход оказался, как говорят американцы, инструментальным, действенным. Вот кто понял значение литературы в нашей стране! Выдвинутый Симмонсом тезис о расхождении нашей литературы с нашей же идеологией приводил в движение целую научно-учебно-критическую промышленность. Расхождение это свойственно всякой литературе и любой идеологии, в расхождении (по Марксу) заключается содержательный источник литературы, но когда речь шла о советской литературе, мы утверждали обратное: никакого расхождения у нас нет, поэтому нас взялись изучать sui generis, как нечто особенное. Выпуск за выпуском выходили из американских университетов дипломированные специалисты-слависты-советологи, не иссякал поток щедро субсидируемых изданий, в том числе на русском языке, обеспечивалась деятельность исследовательских центров, вроде того, который основал и возглавил Симмонс. Создание так называемого Русского Института – его важнейший вклад в советологию. На первой же странице сборника «В зеркале советской литературы», который Симмонс выпустил под эгидой Института, говорилось: «Русский Институт был основан при Колумбийском университете в 1946 году для достижения двух основных целей: подготовки высококвалифицированных американцев, способных посвятить себя научно-профессиональной деятельности в области руссистики, а также для развития социологических и прочих гуманитарных исследований, связанных с Россией и Советским Союзом». Что значит в 1946-м? С началом холодной войны стали тратиться деньги на подготовку желающих изучать Советский Союз.

Кто начал холодную войну, мы или американцы, не решено до сих пор. У нас была послевоенная разруха, экономически конфронтация была нам ненужна. Однако помощь, предложенная нам по Плану Маршалла, не была чистой благотворительностью – об этом теперь пишут сами американцы. Во всяком случае, речь шла не о паритетном американо-советском сотрудничестве, но о включении

Советского Союза в блок стран, готовых получать централизованно распределяемые американские кредиты, а бесплатных угощений не бывает. С этим, задним числом, станут спорить референты Горбачева, – о них я прочитал в книге своего брата Андрея, работавшего с ними бок о бок[130]. О том, что помощь чревата долговой кабалой, в свое время советскому руководству сообщил наш человек из Вашингтона, и политическое подчинение было нами отвергнуто.

В Америке демонтировать военную промышленность, созданную за время войны и решившую предвоенную проблему безработицы, было невозможно. Уменьшение военных заказов и сокращение числа военнослужащих грозили новой безработицей. Оправдание наращивания военной мощи и дало начало войне ограниченной – идейной[131].

Армия людей, в том числе, и аз грешный, нашли себе в политической борьбе применение, и я могу засвидетельствовать: мои противники, вроде Симмонса и его аспирантов, были настроены просоветски, поскольку идейная конфронтация служила для них полем деятельности. Эффективны в холодной войне они оказались, помогая подорвать Советский Союз на основе знания страны и уважения к её народу в отличие от постсоветских экспертов, о которых газета «Нью-Йорк Таймс» недавно поставила вопрос: почему их рекомендации не дают желаемого результата? Спросили бы меня, я бы сказал: эти эксперты ненавидят страну и презирают её народ, они опираются внутри страны на поклонников Айн Рэнд, расплодившихся в постсоветское время снобов, у которых любимое слово – элита, эти выскочки не вызывают доверия у большинства своих соотечественников. Мой старший друг, русист и советолог, профессор Симмонс знал, за что мы заслуживаем сочувствия. Изучалась им русская классика и советская литература ради решения стратегических задач политического противоборства, однако изучалась сочувственно, изучалась ради того, чтобы понять, а не только ради того, чтобы пропагандистски использовать.[132]

Зеркало нашей литературы, обращённое Симмонсом к нашей действительности, это опыт реальной критики. «Русский человек на randez-vouz», «Что такое обломовщина?», «Реалисты» и «Лев Толстой как зеркало русской революции» – у американцев не было такого творчества на материале литературы, которое бы до конца договаривало уже выраженное художественно. Развивалась у них разоблачительная журналистика, так называемое «разгребание грязи», но о чём же в самом деле говорит их литература, предпочитали не задумываться. О том в своей Нобелевской речи сказал первый американский лауреат премии Синклер Льюис. У нас литература – зеркало революции, у них – хеппи-енд, оптимизм. У нас «Бей своих – чужие бояться будут», у них «Собака лает – ветер носит», по-ихнему, «Пускай себе лает на луну».