Литература как жизнь. Том II

Нам школа отбила вкус к поэтической гражданственности Некрасова, мы твердили следом за Евтушенко: «Поэт в России больше чем поэт». А Симмонс уточнял: в России поэт может быть и меньше, чем поэт, но всё равно ему как мыслящему образами цены нет, стихотворец, хотя бы окольным путём, метафорически, прого-воривается о том, чего никто не скажет прямо. В русле этой идеи советская литература была подвергнута пристальному прочтению, которое Ницше назвал «медленным», в известном смысле, разрушительным. Так Гулливер, ползая по грудям великанских красавиц, смотрел на их вроде бы гладкую кожу словно через увеличительное стекло и видел язвы, незаметные при взгляде издалека. Под пристальным взглядом зарубежных профессиональных вычитывателей общественные и политические проблемы, которые советская литература вносила в свою сферу, были из этой сферы вынесены и подвергнуты специальному рассмотрению, словно препараты под микроскопом: сюжеты, образы, конфликты изучались не как творения воображения, а показания самой реальности. Вроде учё-ных-лапутян, умудрявшихся извлекать солнечный свет из овощей и еду из экскрементов, советологи вычитывали ту советскую жизнь, что пошла как сырье на изготовление литературных произведений. У нас толком почти ничего не сообщали, и пришлось советологам даже сведения о нашем сельском хозяйстве черпать из «деревенской прозы»; факты, не попавшие в историю Отечественной войны, они высматривали в прозе «военной»; проза «городская» давала им материал, чтобы судить о настроениях интеллигенции, и на основе сведений, извлеченных из того, что обычно считается игрой воображения, советологи писали книги и защищали диссертации[139].

Одна из оперативно написанных книг – диссертация Веры Данем «В Сталинское время»[140]. Подзаголовок книги «Ценности среднего сословия в советской литературе» (мы те же ценности в пору перестройки стали называть общечеловеческими, ибо приняли мещанское воззрение на историю, согласно которому больше и желать человеку нечего, кроме «самовара» и «моей Маши»). Вера Данем стажировалась в Русском Институте и, хотя без ссылки на Симмонса, однако претворила его идею об извлечении фактических сведений из художественных произведений, раз уж других надёжных источников не существует. Тезис Веры, перефразируя Карлейля, Рескина и Маркса, можно выразить так: советский влюбленный, казалось бы, поет о глазах возлюбленной, а сам, словно скряга эпохи первоначального накопления, думает о своих сундуках. В советской литературе пропагандируются «собственнические ценности» – доказывала Данем. Пристально читая нашу прозу 60-70-х годов Вера обнаружила: если вчитаться, что пишут писатели, называющие себя советскими, станет ясно, что они мало чем отличаются от писателей, которые считаются буржуазными.

Оценить подобное утверждение надо опять-таки в обстановке момента. У нас книга Веры была заключена в спецхран как антисоветская, американцы же называли Веру «матушкой советской литературы». У них «советское» означало враждебное и даже античеловеческое, а добрая литературоведческая «матушка» представляла советских писателей и советских людей, ими изображаемых, как таких же людей. Книга Веры Данем говорила: советские люди это всё те же люди, положим, не одним хлебом живут, но не могут обойтись и без хлеба (понимая «хлеб» расширительно).