Литература как жизнь. Том II

От Деда Бориса я слышал, как в зале плакали, когда полковник Вершинин прощался с Машей Прозоровой. Пусть по Чехову в тот момент надо, если не смеяться, то иронически улыбнуться, но всё сыгранное и доигранное за Чехова было созданным. Так было в мхатовской традиции и то же увидели благодаря подросшему талантливому поколению мхатовцев в новых постановках тех же пьес. Глаза у зрителей были на мокром месте, когда Тарасова-Анна виделась с сыном, когда Хмёлев-Тузенбах просил Ирину сварить ему кофе, которого он не выпьет. Никто и не думал, что это было при царизме и бывает даже при социализме: слишком крупными выглядели прекрасно сыгранные страсти, чтобы следить за мелкими намёками. А в «Гамлете» предполагалось «откуп от законности» удалить, как «резонёрство, пронизывающее все самые страстные места трагедии»[66]. Удалить не ради того, чтобы ослабить, а чтобы усилить и без того сильные страсти. Но не стало руководителя, авторитетного, мудрого, способного осуществить и, если нужно, защитить постановку, тут и узнали о неблагоприятном отношении Сталина к «сильному Гамлету», о котором тот сказал «Хорошо».

Не власти выражали неудовольствие, не бездарности интриговали, козни строили одаренные люди. Агрессивность конкурирующей группировки, стоявшей, вопреки выбору руководителя, за Хмелёвым, можно было почувствовать даже годы спустя. На Шекспировской конференции, где выступал маститый режиссер, решивший после «зоны» ставить Шекспира для вечности, раздавались голоса, которые настаивали на том, что причиной очередной мхатовской неудачи с «Гамлетом» был выбор главного исполнителя. Говорила это дама-театровед. Среди участников было четыре дамы, известные имена: у меня сохранилась программа конференции. Не берусь сказать, которая из дам произнесла приговор, который помню хорошо, хотя не словесно, но по существу: ошибка заключалась в том, что на роль Гамлета был назначен Ливанов. Не тот исполнитель, за которым стояла сильнейшая партия, был выбран, с Хмелевым надо было ставить! Групповая пристрастность являлась очевидной, но речи не шло о запрещении постановки сверху. Аникст счел нужным отметить злободневность «Макбета» в Малом театре, но не прозвучало и намека на запрещение мхатовского «Гамлета», в речи дамы-театроведа лишь сводились старые театральные счеты. Голоса, обрекавшие на провал не состоявшийся спектакль, раздавались на пятом этаже Дома Актера, на первом лежала спрятанная от адресата пластинка с обращением Гилгуда к Ливанову, уже не было в живых Хмелёва, но энтузиазм его сторонников отражал яростную настойчивость, с какой павший театральный принц добивался коронной роли.

«О сталинском запрете «Гамлета» во МХАТе Борис Ливанов узнал на генеральной репетиции, стоя на сцене и в костюме принца Датского».[67]

Пишет мой друг, Василий Ливанов, сообщая известное ему из первых уст. Конечно, его отец узнал-таки о «сталинском запрете». Что именно узнал? Сказали: «Сталин запретил»? Ни мой отец, лишившийся в сталинские времена видной должности, ни Борис Николаевич, не исполнивший заглавной роли, составлявшей его мечту, не приписывали Сталину постигшей их катастрофы. Однако слова Ливанова-младшего передают обстановку сталинского времени, в атмосфере которого носились угрожающие слухи. И хотя мы с Васькой ровесники, но из-за того, что мой отец подвергся опале как потерявший бдительность, а дед претерпел как космополит, я наслушался домашних разговоров о том, кого и почему заклеймили, исключили, посадили. И кого бы ни исключили, имя Сталина не произносилось не от страха – разговоры семейные в четырех стенах, но достаточно было того, что время было сталинским, чем и пользовались люди, желавшие во что бы то ни стало добиться своего. Хоронили «Гамлета», не увидевшего света рампы, как в «Синей птице» обрекались на небытие души неродившиеся. Что ж, наступят времена, и не читавшие «Доктора Живаго» станут запрещать, а другие, тоже не читавшие, будут выдвигать роман на премию.

Лучше Предкомитета, державшего ответ перед Сталиным и назначившего день премьеры «Гамлета», в театре знали о сталинском отрицательном отношении к пьесе. Кто же все-таки знал? Кто же ещё, как не те, кто ставил пьесу об Иване Грозном вопреки шекспировской трагедии? И кто-то из них бросился под маховик уже работавшего механизма и, ради групповых интересов рискуя собой, именем Сталина остановил шедшую полным ходом машину.

«Мне нужно шепнуть тебе на ухо слова, от которых ты онемеешь».

Подстрочник М. Морозова. «Гамлет», IV, 6.

«Я скажу тебе на ушко слова, которые тебя оглушат…».

Пер. А. Кронеберга.