Литература как жизнь. Том II

Жила Кэтрин вместе со своим отцом во Франции, там же вышла замуж за объездчика камаргов, небольших полудиких лошадок, о которых сделана «Белая грива» – фильм и у нас был показан, кто видели, те, я думаю, не забыли этой трогательной до слез картины. Поистине до слез, и чтобы внучка не расплакалась я не показывал ей трагического финала.

О французских литературных вкусах Кэтрин говорила: «Странные люди французы – носятся с незначительными фигурами, а такая величина, как Луи Селин, для них не существует». Не сказал бы «не существует». И её отец, автор «Смерти героя», и создатель «Путешествия на край ночи», а также «Смерти в кредит» существовали, но очерченные кругом заклятия. Её отец озлобил знакомых, Луи Селин получил ярлык антисемит.

Расовые предрассудки в цивилизованном мире недопустимы – кто спорит? Загадочной остается избирательная пристрастность: одним прощают, а другим – нет. Стравинский заигрывал с нацизмом, но об этом не вспоминают. Сходило с рук Элиоту, хотя в международных кругах у всех было на слуху: «Том не любит жидов» (Далбергом, который был знаком с Т.С.Э., так и написано), а Селину

– не сошло.

Круг заклятия вокруг Селина пробовал разорвать Аллен Гинзберг. В биографиях поэта этой попытки я не нашел, но от него самого слышал: он поехал в Париж и поселился рядом с Луи Селином, познакомился с ним ради того, чтобы установить какова подоснова предрассудка, которого Селин не скрывал – высказывался печатно. Аллен вдавался в детали, рассказывая, как удалось ему найти жилье чуть ли не забор в забор с усадьбой Селина, сумел заручиться его доверием, вел с ним откровенные разговоры, однако, что удалось ему узнать, этим Аллен со мной не поделился. Видимо, самооправдания писателя, осужденного за коллаборационизм (которого называли-таки крупнейшим из литературных французов ХХ века, называл и Аллен), оказались неоглашаемы.

Пушкинский праздник

«Помогать сегодня Иосифу Бродскому, значит, помнить о Пушкине».

Из выступлений на торжестве по случаю двухсотлетия со дня рождения Пушкина Карнеги Холл, Нью-Йорк, 1999 г., июль.

В Университете Адельфи состоялся симпозиум, на котором обсуждалось соотношение литературы с политикой. Выступал Нобелевский лауреат, чешский поэт-диссидент Чеслав Милош, решил он воздать должное уже покойному собрату-поэту, тоже диссиденту и Нобелевскому лауреату, Иосифу Бродскому.

Бродский, насколько было у него творческой способности, по-моему, весь выразился в ходившей в своё время по рукам «Большой элегии Джону Донну». Это были шестидесятые годы, о младшем современнике Шекспира у нас не слыхали, а если слыхали, то лишь одну строку, эпиграф, взятый у него Хемингуэем для романа «По ком звонит колокол», большинством ещё не читанного[70]. В студенческие годы от профессора Самарина мы слышали имя «Джон Донн», одна из теневых фигур, что стоят не на плечах, а за спиной гигантов и с угасанием гигантов, дождавшись своего часа, выходят на авансцену: умные, искусные, поэтичность пробивается у них в немногих стихотворениях и некоторых строках. У Донна такая строка – «расшатанность мира», то ли подсказанная Шекспиром, то ли Шекспиру подсказавшая «вывихнутый век».