Литература как жизнь. Том II

Из Саранска Бахтина вызволили благодаря Ире Андроповой. Ирина Юрьевна работала редактором в «Молодой Гвардии», в редакции «Жизнь замечательных людей», и некоторое время считалась редактором моей книги о Дефо, в чём нельзя было не видеть совпадения символического: дочь главы нашего ведомства правдыобна-ружения должна была редактировать биографию того, кто, помимо «Приключений Робинзона Крузо», увековечен как создатель британской секретной службы. Моя редакторша, работая в комсомольском издательстве, попала под влияние молодых ленинцев, впавших в настроения ретроградные, и напоминавшая цветок, выращенный в тюремной теплице, упросила всесильного родителя перевести ссыльного мыслителя в Москву.

Как же это вдруг Ленинский Комсомол встал за феноменолога, да ещё католика? Вадим, всё Вадим! При большом желании и неистребимой энергии у нас можно было выдать что-угодно с марксизмом несовместимое за что-угодно с тем же марксизмом очень даже совместимое, тем более если ни то ни другое не являлось в нашем расхожем употреблении тем, чем оно являлось на самом деле. Под напором Вадима молодогвардейцы дружно взялись за Иру, Ира – за отца, а отец… Чего не сделаешь ради родного дитяти? Убрав дочь от греха подальше, из издательства, где за неё стали браться уже не ради Бахтина, глава КГБ и его карательное ведомство, некогда убравшее Бахтина с поля идеологической битвы и загнавшее его за Волгу, извлекли выдающегося истолкователя «Преступления и наказания» с берегов великой реки и перенесли на берега реки поуже, но политически поважнее, в клинику Четвертого Управления.

Внял ли Андропов просьбам дочери, сказались ли результаты усилий Вадима, но ссыльный из Саранска уже заслонял горизонт международный, о чем Андропов, понятно, должен был знать. А Бахтин, оказавшись в Кремлевке, правительственной больнице, всё с ним случившееся толковал как практическое подтверждение его теории о том, что верх иногда становится низом и наоборот. Словом, карнавализация. До Кунцева нам было рукой подать: от Института на нынешней Поварской (быв. Воровского), не больше двадцати минут на такси, а то приходилось путешествовать за тридевять земель ради того, чтобы припасть к источнику интеллектуального обновления.

Когда Вадим с Генкой и Сергеем в первый раз отправились к Бахтину, они ехали оживлять живой труп, так они представляли себе ситуацию. Ехали поддержать уже далеко немолодую и немало натерпевшуюся развалину. «Через несколько минут после приезда к Бахтину, – рассказывал Вадим, – мы у него стали выспрашивать, как жить». Ныне заговорили о том, что в Бахтине не содержалось живительной энергии. Мало чего понаслушаешься от тех, кто некогда припадал к его строкам словно кастальскому источнику, но, видно, с тех пор не только вышел, но и вырос из бахтинской шинели.

Рано утром в рабочий день раздается звонок, и властный, говорящий от имени судьбы, вадимов голос требует, чтобы я тут же бросил всё и ехал за сорок километров от Москвы по Курской железной дороге помогать устраивать Бахтина в доме для престарелых под Подольском в Климовске. Это был промежуточный этап передвижения центра нашей умственной жизни из Саранска в Кунцево (где Кремлевка), из Кунцева в Переделкино и далее через Подольск и его окрестности, наконец, в Москву на Аэропортовскую. Об этой поездке, как и о паломничестве в Саранск, у меня были записи, но сейчас они для меня недоступны. Как бы там ни было, всё брошено – еду. И Сашку, брата, с собой увлёк. Добравшись до подмосковной станции «Климовск», нашли дом для престарелых, там уже был Сергей Бочаров. Оказалось, ехать и не требовалось, всё и без нас было сделано «как распорядились (sic!) Вадим Валерьянович».

Вознаграждением за потерю дня был ещё раз, пусть мельком, увиденный Бахтин посреди библейско-гоголевской мерзости запустения. Даже рассказ об этом пробовал я написать под названием «Шахтин». В Климовске место действия, краски, типы и сюжет напрашивались сами собой как подтверждение теории и практики сме-ховой культуры. Вышли мы с братом из дома для престарелых, возле станции – базар, где продают, покупают, пьют и дерутся. «Уходите, – завсегдатаи базара сказали нам, – если жизнь ещё не надоела!» Чем не карнавал? Мениппея да и только, но всего лишь пробовал написать, парализовала бесперспективность, предчувствие – в очередной раз услышу, что уже слышал в «Юности», в «Молодой Гвардии» или в «Новом мире»: «Этого нам совсем ненужно». Завернут, как заворачивали, без замечаний – просто за ненужностью точки зрения, не имевшей групповой поддержки. Рассказ зарезали бы на корню уже сгруппировавшиеся бахтинисты.