Литература русского зарубежья (1920-1990): учебное пособие

Художественное время романа сложно организовано: в нем представлено несколько слоев, связанных прежде всего с образами автобиографического героя-юнкера (настоящее время) и взрослого повествователя (прошлое время – план воспоминаний). Хронологический принцип в изложении событий последовательно выдерживается, более того, именно временные «указатели» позволяют с документальной точностью излагать основные эпизоды из жизни юнкера Александрова. Уже начиная с первой главы точно определяется время описываемых событий: «Самый конец августа; число, должно быть, тридцатое или тридцать первое» (VI, 129). В главе VII «Под знамя» вновь фиксируется время: «Прошел месяц». В следующей главе «Торжество» сообщается: «В октябре 1888 года по Москве прошел слух о крушении царского поезда около станции Борки» (VI, 175). В главе XVII «Позор» фиксируется течение времени: «Через недели две-три, в тот час, когда юнкера вернулись от обеда…» (VI, 219). Во второй части романа в самом начале вновь указывается точное время: «Середина и конец 1888 года были фатальны для мечтательного юноши, глубоко принимавшего к сердцу все радости и неудачи» (VI, 221). В третьей части в главе ХХVII «Топография» точное хронометрирование событий выражается необычно: «Это жаркое, томительное лето, последнее лето в казенных учебных заведениях, было совсем неудачно для Александрова. Какая-то роковая полоса невезенья и неприятностей. Недаром же сумма цифр, входящих в этот год, составляла число двадцать шесть, то есть два раза по тринадцать» (VI, 310). Из этого следует, что речь идет о лете 1889 г., что не противоречит общей романной хронологии событий. Наряду с этим о движении времени и определенных событиях свидетельствуют и упоминания календарных праздников: рождественские каникулы, масленица. Время выполняет в романе определенную организующую функцию: «Кончился студеный январь, прошел густоснежный февраль, наворотивший круглые белые сугробы на все московские крыши. Медленно тянется март…» (VI, 276).

В «Юнкерах» использован и прием временной «перебивки», чередования разных временных слоев. Так, в главе «Прощание» в одном абзаце оказываются сфокусированными два временных потока: настоящее время – прощание перед вступлением в «новую жизнь… взрослую, серьезную и суровую» – и условно прошлое, так как по отношению к настоящему оно является будущим временем, но о нем повествователь вспоминает спустя несколько десятилетий: «Через четырнадцать лет, уже оставив военную службу, уже женившись, уже приобретая большую известность как художник-портретист, он во дни тяжелой душевной тревоги приедет, сам не зная зачем, из Петербурга в Москву, и там неведомый, темный, но мощный инстинкт властно потянет его в Лефортово, в облупленную желтую николаевскую казарму, к отцу Михаилу» (VI, 139).

Будущее «вторгается» в повествование неоднократно. В главе XVI «Дрозд» описываются рождественские каникулы, отдых. «Эта невесомость – одно из блаженнейших ощущений на свете, но оно негативно, оно так же незаметно и так же не вызывает благодарности судьбе, как тридцать два зуба, емкие легкие, железный желудок; поймет его Александров только тогда, когда утеряет его навсегда; так лет через двадцать» (VI, 228). Или же в XXI главе «Вальс» речь идет о «летучей грусти», которую испытывает Александров, ощущая прикосновение чего-либо «истинно прекрасного». «В этой странной грусти нет даже и намека на мысль о неизбежной смерти всего живущего. Такого порядка мысли еще далеки от юнкера, они придут гораздо позже, вместе с внезапным ужасающим открытием того, что ведь и я, я сам, я, милый, добрый Александров, непременно должен буду когда-нибудь умереть, подчиняясь общему закону» (VI, 256–257). Повествователь имеет возможность соотнести давно минувшее с последующим. Так, в главе XXII «Ссора» вдруг «смыкаются» два разных времени: «Об этом минутном горе Александров вспомнит когда-нибудь с нежной признательностью, обвеянной поэзией. До зловещих часов настоящего, лютого, проклятого отчаяния лежат впереди еще многие добрые годы» (VI, 266).

Роман «Юнкера» поражает точностью и яркостью деталей, подробным и живописным воспроизведением эпизодов из жизни автобиографического героя, убедительным воссозданием его психологического состояния в разных ситуациях и с разными людьми, мастерски выписанными картинами московского быта.

Иван Лукаш, один из первых критиков романа, сразу же после его публикации обратил внимание на главное: «Удивительна в “Юнкерах” именно эта сила художественного видения Куприна, магия оживляющего воспоминания…»⁶. Роман, создававшийся вдали от родины, посвящен лучшим отечественным традициям военной школы. В нем говорится о том, что «питомцы» Александровского училища «по каким-то загадочным влияниям жили и возрастали на основах рыцарской военной демократии, гордого патриотизма и сурового, но благородного, заботливого и внимательного товарищества» (VI, 160). На страницах произведения с любовью и любованием воссоздается образ «той», старой, Москвы: