Литературная черта оседлости. От Гоголя до Бабеля

Петербург Гоголя отражает то, как писатель воспринимал свою эпоху с ее мешаниной языков и валют, пугающими рынками, деньгами и чуждой материальной культурой, вторгающейся с Запада. Он вел подробную таблицу, в которую записывал наименования иностранных валют и их курс в рублях и копейках [Гоголь 2001:134–146]. Материальная культура несет угрозу гоголевским героям как в цивилизованном Петербурге, так и в пасторальных Сорочинцах. Опасность исходит не от крестьян в запачканных известью сапогах, а от чужаков – городских жителей и купцов, которые стремятся продать в Петербурге и Сорочинцах иностранный товар, и от бесконечного потока самого этого товара. В конце концов, тот юноша, который после первой в жизни разгромной рецензии скупил в петербургских книжных лавках все экземпляры напечатанного за свой счет «Ганца Кюхельгартена» и сжег их – чем не сорочинский черт, одержимо ищущий на ярмарке куски своей разрубленной свитки?[120]

Евреи и другие чужаки на гоголевской ярмарке

Гоголь часто использовал в своих произведениях цыган и евреев для того, чтобы связать между собой события, происходящие в разных пластах текста[121]. Жидовка, в ресторации которой заключается помолвка между Грицько и Параской, является нейтральным посредником и потому может стать катализатором, который дает развитие сюжету. Будучи содержательницей кабака, она принадлежит к одной из самых презираемых еврейских профессий, как и «шинковавший на Сорочинской ярмарке» жид из вставной новеллы про черта. Оба этих еврейских торговца играют важную роль в жизни ярмарки и в сюжетах обоих рассказов[122]. Евреи были представителями иной, непонятной религии и потому могли выступать в качестве посредников между миром людей и миром бесов. Шинкарь (наряду с еще одним чужаком – цыганом) оказывается единственным персонажем истории про черта, которому удается с выгодой избавиться от красной свитки. Православные, купившие проклятую вещь, не могли затем ничего продать на ярмарке, и поэтому последнему владельцу пришлось разрубить ее на куски. В «Сорочинской ярмарке» Гоголь, намекая на родство между свиньями, чертями и евреями, предостерегает читателя от греха стяжательства, примером которого и является тот самый шинкарь. То, что он чужак, лишний раз показывает проницаемость коммерческого пейзажа, его неспособность противостоять внешним воздействиям. Еврей по самой природе своей является путешественником, торговцем и поставщиком иностранных товаров, который вторгается в патриархальный сорочинский мир[123].

Карикатурный еврей Гоголя – это изворотливый торгаш, который вопреки всему ухитряется извлечь выгоду из сделки с чертом и тесно связан со свиньями. В русской и украинской литературе XIX и XX веков евреи часто предстают польскими шпионами. Их язык и мобильность позволяют им выступать посредниками между различными восточноевропейскими народами, но также вызывают к ним всеобщее недоверие[124]. Редкие упоминания евреев в ранних текстах на украинском языке относятся к их коммерческой деятельности. Так, в «Энеиде» Котляревского Эней видит в аду пестрое сборище грешников, среди которых есть и еврейские торговцы:

Були там купчики проворні,
Що їздили по ярмаркам,
I на аршинець на підборний
Поганий продавали крам.
Тут всякії були пронози,
Перекупки і шмаровози,
Жиди, міняйли, шинькарі…

[Котляревський 1969,1:119].

(Все купчики, что с неклейменым
Аршином, с речью разбитной
На шумных ярмарках с поклоном
Сбывали свой товар гнилой;
Вьюны, пролазы, обиралы,
Мазилы-пачкуны, менялы,
Ростовщики и шинкари,
И те, что сбитень разливали,
И те, что ветошь продавали,
Все торгаши и корчмари

[Котляревский 1986: 112].)

Евреи, изредка возникающие в тексте поэмы Котляревского (как правило, в стереотипном образе торгашей-стяжателей), служат своего рода приправой к истории с окраины русской империи. То же самое мы видим и у Гоголя.