Литературная Газета 6255 ( № 51 2009)

Ему, другу семьи Клычковых, любимому гостю в «келейке» Николая Клюева, неоднократно предлагалось отречься от крестьянских корней или «новокрестьянских» связей и выйти «на новую дорогу». Одного и того же требовали от Павла Васильева его мнимые и подлинные доброжелатели. «Перед нами, безусловно, большой поэт с неблагополучным социально-поэтическим происхождением, с реакционными срывами в прошлом. Корни его поэтического существа, как мы уже указывали, пили влагу чужой, враждебной нам почвы. Но над поверхностью земли Васильев тянется молодым ростком, согревается солнцем нашей жизни, овевается ветрами нашей борьбы и строительства. Наша революция – величайший из Мичуриных», – писала «Литературная газета» в номере от 17декабря 1933г.

Мичуринцы от литературы, как оказалось, недорого ценили большой талант, развернув в печати поистине убийственную для поэта кампанию, ко греху «поэтической недисциплинированности» присовокупив и чисто уголовное хулиганство, провоцируемое ими же.

Но тем не менее талант Васильева оставался непуганым, всю эту опасную шумиху вокруг своего имени он преподносит в шутливой форме тому же Горькому (сыгравшему в его трагической судьбе весьма неоднозначную роль) как попытку изобразить его «помесью Махно с канарейкой». Эта фраза из письма, написанного из исправительно-трудовой колонии, куда Павел Васильев попал в 1935году. А почва для этой посадки готовилась так.

В апреле Васильева в очередной раз «продёргивают» в печати, из статьи «Стихи 1934года» Павел может узнать о себе следующее: «Конечно, и некультурность молодых поэтов, и буйные гнусности Павла Васильева – явления, далеко не одинаковые по своей социальной вредности… тихая некультурность много лучше фашистского хулиганства».

И уже в июле печатается сообщение, что «пролетарский суд посмотрел на вещи просто и трезво, отправляясь не от критических оценок творческой продукции Васильева, а от советских законодательных норм, где предусмотрены определённые меры борьбы с хулиганством… И вот он в заключительном слове роняет величественный и скорбный афоризм: «Литератор – литератору волк», желая этим сказать, что он только жертва нездоровой обстановки, господствующей в советской литературной среде. Нет, это ваши повадки волчьи…»

Шли годы – размашисто, пылко.

Удел хлебороба гас…

– писал в своё время Сергей Есенин. Николаю Клюеву, старшему из поэтов «русского лада» XX столетия, довелось близко наблюдать и Есенина, и Васильева, и адресовать тому и другому то аввакумовы ласки, а то и аввакумовы хулы. Молодёжь не спешила вослед за Николаем Алексеевичем оплакивать участь крестьянина. А Павел будто утешал его. По крайней мере таким своеобразным утешением представляется его ответ на «Погорельщину», где «под Чёртовой горой… загибла тройка удалая… издох ретивый коренник».

Васильев пишет стихотворение «Тройка», начинающееся словами:

Вновь на снегах, от бурь покатых,

В колючих бусах из репья,

Ты на ногах своих лохматых

Переступаешь вдаль, храпя…

И здесь издохший под Чёртовой горой коренник опять «как баня дышит» и к нему можно «пол-России тачанкой гиблой прицепить». И восхищение от «ожившей» тройки Васильева таково, что как-то не сразу понимаешь, что тройка-то – разбойничья…

Понимание молодым человеком, каким был тогда и навечно остался Васильев, смысла происходящего вокруг, наверное, лучше всего передаёт одно его стихотворение, в котором показана смерть коня от руки сердобольного хозяина, который не в состоянии прокормить животное. Конь падает наземь, и в тот же миг по горизонту рассыпаются звонкие голоса жеребят.

Недолгая история дружбы Васильева с Клычковым и Клюевым, принявшими как родного юношу, навеки восхищённого «крутой земляной силой» русского народа, сохранила осадок некоторого разочарования, а вернее – недоразумения, притом что их постоянно пытались рассорить и действовали весьма и весьма изощрённо. Как бы там ни было, Павла Васильева, так и не поддавшегося «перевоспитанию», ждала та же горькая участь, что и Сергея Клычкова, и Николая Клюева, и многих других поэтов и писателей, называемых крестьянскими. И нельзя сказать, чтобы они не чуяли беды.