Литературная Газета 6291 ( № 36 2010)

Эмигрантская школа, где учился Гао Ман, вряд ли культивировала в своих учениках любовь к Советскому Союзу – но он, не мудрствуя, оставался верен русской словесности, как бы она идеологически ни оформлялась. Советская литература была для него продолжением русской классики. В то же время Советский Союз считался «старшим братом» Китайской Республики, и, переводя, например, постановление Жданова 1946года, переводчик должен был проникнуться его идеей. «Поэтому, – вспоминает Гао Ман, – в своей голове я выстроил мнение об Ахматовой в духе этого постановления ЦК ВКП(б), что она блудница и монахиня. Я не только перевёл, но и принял точку зрения постановления… В 1954году я с делегацией китайских писателей поехал в Советский Союз, чтобы принять участие во 2-м съезде писателей… Мы жили в той же гостинице, где остановилась и Ахматова, и если бы мы её встретили, то наше отношение к ней выстроилось бы в соответствии с духом постановления и докладов… к счастью, мы её не увидели».

Уже после культурной революции, когда Гао Ман смог прочитать (впервые) стихи Ахматовой, он был потрясён чистотой её слова. «Мне стало стыдно за себя перед Ахматовой», – признаётся он. Позже, оказавшись в Ленинграде, он разыскивает квартиру, где она жила, едет на кладбище в Комарово, где она похоронена, чтобы положить цветы на её могилу. Его мучило, что он долгие годы думал дурно, несправедливо о русской поэтессе. Он стал переводить её стихи и, «чем больше переводил, тем больше понимал, что они прекрасны». Хотел было перевести все её произведения, но, как переводчик, оценил масштаб этой работы, ведь перевод – это танец в оковах, и отказался – «силы у меня уже не те». Зато художник Гао Ман написал чудесный портрет Анны Ахматовой. В нём всё вроде узнаваемо и традиционно – и решётка Летнего сада, и распятие, и горбоносый профиль, но от него невозможно оторваться, столько в этой женской фигуре силы, и горя, и достоинства… и душевной боли автора. Этот, пожалуй, один из лучших «писательских» портретов Гао Мана с очевидностью подтверждает, что Анна Ахматова – его любимый автор.

Портреты русских писателей, исполненные Гао Маном в традиционной китайской технике гохуа (тушь и водяные краски на рисовой бумаге), – отдельная песня. Делая перевод того или иного автора, он часто продолжает общение с ним как художник. Наверное, это помогало и работе переводчика – каждый, кто рисует портреты, знает, что в процессе работы художник узнаёт о характере «натуры» много такого, чего никогда бы не узнал при обычном общении.

«Рисую Россию» – так называется книга Гао Мана, вышедшая в Китае в 2006году. Россия в этой удивительной книге – это прежде всего русские писатели: их портреты, их памятники, их кабинеты, их судьбы… их могилы (в Китае нет культа посмертной памяти, и он рисовал российские надгробия, чтобы показать соотечественникам, как русские чтут своих замечательных людей).

Интересно, как видит китайский художник, например, Пушкина? Конкретно и неожиданно. Вот несколько картин, где Пушкин, с тросточкой и цилиндром, гуляет по Великой Китайской стене. Было – хотел как-то Александр Сергеевич побывать в Китае, да не довелось; Гао Ман решил исправить допущенную несправедливость. А вот чудесный портрет – Пушкин в сосредоточенной задумчивости, наклонив голову, идёт по золотой осенней аллее в своём Михайловском. Вот он, раненный Дантесом, упал на снег. Вот памятники Пушкину в Москве и в Петербурге.

Удивительной силы и выразительности портрет Тараса Шевченко – в солдатской шинели, с горящими, яростными, обречёнными глазами.

Тургенев набросан тонким пером: с молодым Толстым, с Белинским, с мадам Виардо. Рисунки пером требуют точной, искусной и смелой руки, а в набросках Гао Мана чувствуются ещё весёлый глаз и воздушная лёгкость. Недаром он когда-то был карикатуристом – в пору культурной революции карикатуру пришлось оставить, но острая характерность проступает во многих его рисунках. А вот «цветной», т.е. акварельный, портрет Тургенева он написал спустя 64года после того, как сделал первый перевод – диалог с писателем иногда растягивался на многие годы. В прошлом году эта картина была подарена Музею И.С. Тургенева в Спасском-Лутовинове.

Понятно, что портреты русских классиков писались не с натуры, но лучшие из них избежали налёта вторичности. Так, например, Лев Толстой вроде бы такой «как надо» – в шляпе, толстовке, с бородой, с ладонью за пояском, но производит ошеломляющее впечатление: он идёт по краешку чёрной круглящейся земли, на фоне белых волн туманного пространства, один на всём свете. Может, Толстой, а может, Конфуций, а может, он с Шамбалы спустился. Очень верный Толстой.

Несколько портретов Есенина: на одном – традиционный «деревенский Лель», златокудрый, среди берёзок и с одуванчиком в руке, на другом краски размыты – тусклые пятна последних листьев на берёзах, чёрный мех на воротнике пальто, лицо усталое и злое… Это не с картинки. Это Есенин времён последних стихов.