Литературная Газета 6322 ( № 18 2011)

Обитатели Баку никогда не ощущали себя жителями союзной провинции, как это казалось некоторым извне. Возможно, потому, что в то время Баку, как и многие столицы республик, был гораздо ближе к Западу, чем российская его часть. Привычки главных рассказчиков курить «Житан», «Голуаз» и носить оригинальные Lewis кажутся странными их знакомым в Москве. Но дело совсем не в вещах: их притягательность для героев важна не на предметном уровне, а на фонетическом. Это характерная черта союзных республик того времени: в них не проявлялась так ярко цензура, как в центральном регионе, к тому же можно было гораздо проще достать практически всё, что было официально запрещено. Возможно, такое смешение культур и сформировало особый тип людей, которые до сих пор, случайно узнав друг о друге в Москве или любом другом городе мира, общаются потому лишь, что когда-то вместе жили в одном городе. Ведь не зря автор в одном из интервью говорит об особом типе «русского бакинского» языка, присущего жителям этого города. Мамедов передаёт этот особый тип человеческих взаимоотношений в деталях, на уровне бытовых мелочей, обрывков фраз. Например, когда мать героя в «Фрау Шрам» встречает его в Баку, она одной лишь фразой разделяет прошлое и настоящее города: «Илья, будешь уходить, не забывай закрывать за собой все двери. Сейчас другие времена… Сейчас у нас Народный фронт…»

Герой романа возвращается в родной город, но уже в качестве гостя. Да и Баку оказывается совсем иным – не таким, каким тот запомнил его прежде. Ключевой эпизод для понимания происходящего герой фиксирует в одном из неотправленных писем из Баку в Москву: он идёт по улице и случайно видит два грузовика и сидящих в них парней, которые отправятся на линию фронта, воевать с армянами. И он отчётливо понимает, что обратно вернутся от силы два-три человека, а если бы он не уехал в Москву, то легко мог оказаться в этом грузовике. Последующей за этим замечанием фразой: «Из всех разновидностей безучастных людей мы с тобой, Нина, самые страшные, потому что отворачиваем глаза» – он определяет себе место в этом городе: теперь он окончательно стал ему чужим.

Его Баку иной – это Россия Набокова, сознательно реконструируемая в художественном творчестве. Но Набоков отказался от возможности разрушить собственный миф – вернуться в город, изменившийся до неузнаваемости, и понять, что ему нет в нём места. Мамедов же даёт возможность своему герою пережить и эту боль утраты ориентира, когда герой оказывается чужим везде – и в неуютной Москве, и в новом Баку со следами пуль на жилых домах и перестрелками по ночам. Его герой – дважды чужак. Московские сюжеты рассказов и романов связаны именно с этим освоением пространства, перениманием привычек, попыткой героев закрепиться в городе через романы с местными женщинами, неудачные браки, разные работы, новые знакомства. И здесь понятно, что нет смысла выискивать автобиографические аналогии между героем и автором: для него имеет значение один роман – героя с городом.

Писатель не фиксирует своё внимание на том, что же в действительности происходило в городе, на фактических исторических изменениях. Он не даёт однозначных оценок действиям властей. Всё это уходит на периферию, на первом плане – внутренний мир рассказчика, его переживания, его взгляд на мир, его сюжет. И в повести «На кругах Хазра», и в романе «Фрау Шрам», самых показательных в этом отношении текстах, где внешний сюжет связан с серьёзными геополитическими изменениями, историю замещает любовная тема, связанная с главным героем. Политика, «объективная реальность», проявляется лишь в эпизодах, фразах, воспоминаниях героя, его мыслях: «И я представил себе те ночи, распоротые криками, как животы животных, небо слепое, без звёзд, простроченное пунктирами трассирующих пуль… Ирану, ползающую на коленях. Как не хватает ей тела, чтобы накрыть собою дочь и сына» («Фрау Шрам»).

Утрата этого внутреннего ориентира, точки отсчёта, заставляет героев возвращаться в родной город, сравнивать настоящее и прошлое и пытаться хоть как-то запечатлеть прошлое, хотя бы в рамках собственной судьбы, как у Набокова в «Других берегах». Баку Мамедова – несуществующий город, исчезнувший навсегда, подобно Атлантиде, опустившейся под воду: «Я не стал ей говорить, что вижу по ночам другой Баку, город с большой буквы, которого уже и в помине нет, который только у Марика на его фотографиях; я не стал ей говорить, что разлука моя с любимым городом – разлука навсегда» («Фрау Шрам»).