Мир для Цветаевой - это именно что Великое Бездушное Уводящее, провоцирующее на каждом шагу расставание - эту "сверхъестественнейшую дичь". Уводящее нас от наших целей, от Бога, от предначертанных (не этих!) дорог. Мир - лукавый обманщик, он горько-сладок и безутешен. Такому миру рано или поздно мстит воскресший гаммельнский крысолов, не считающийся с подлыми весами и мерами, ответивший на нечуткость и неблагодарность простой и ужасной гибелью. И вопль поэта, когда стихи слаще "рвутся", чем "льются", посвящён ежесекундно утрачиваемой человеческой цельности, изменившему и изменяющему себе падшему естеству. Поэтому так недальновидно упрекать Цветаеву в том, что она не условный Георгий Иванов с его лаконичной "пронзительностью" и трагизмом: да, она прекрасно знала, что истина в пяти от силы роковых словах ("Ты меня не любишь больше"), но её поэтический темперамент предпочёл отчаянное и весёлое стояние в огне невозвратимости, жар расставания, тоскующего по Эдему любви, где нет ни расставаний, ни встреч, а только полнейшее слияние и родство. Родство душ - вне отдельно взятых родин - и рыцарская верность этому родству. Конечно, она знала и то, что рыцарство способствует гибели. Она вдохновляется бунтарями, принявшими каждый свой завет и решившими идти до конца - от Медеи, Стеньки Разина и Андре Шенье до Маяковского. Все они так или иначе обречены (тут уже неважно, кто литературный герой, а кто реальная личность), и она вступает в круг обречённых с решимостью Робин Гуда, мстящего и - как ни странно - благословляющего стихами безапелляционную неправедность тех дней, которые выпали на долю и которые отчего-то принято называть современностью. Страшной современностью:
О, чёрная гора,
Затмившая - весь свет!
Пора - пора - пора
Творцу вернуть билет.