Литературная Газета 6425 ( № 31 2013)

тепло и спокойно и столько печали

сюда не поместится». 

Голову стиснуть,

смотреть, как кораблик заварки 

отчалил

от края стакана. До ре фа до ля фа.

Куда тебе деться от этого света

и пыли, плывущей от стенки 

до шкафа?

Куда тебе столько? 

Зачем тебе это?

И ночь, на чужой проведённая кухне,

и горка помытой под утро посуды...

А если март всё-таки кончится, 

стукни

мне в дверь – и поедем отсюда.

* * *

                  «Я говорю, устал, устал, отпусти».

                                            Владимир Строчков

У тебя такая штука внутри сидит, а

по утрам она распахивает глаза,

ты ворчишь, отнекиваешься сердито,

мол, отстань, я лёг полчаса назад,

слушай, нет, ну что там тебе, горит?

за окном какая-то дрянь сереет,

с декабря безвылазно январит,

а через неделю зафевралеет.

нет, ну, блин, отвали, 

я вообще простужен,

ты меня не вытянешь – не тяни

я какого хрена тебе так нужен

среди снежно-ветреной митусни?

А она смеётся, а ей что – дело?

а она тебя подбрасывает – лети,

ну и что тебе ещё остаётся делать,

ты летишь, хотя и орёшь пустить.

Ты летишь, такой бессовестно невесомый,

от тебя начинает глаза слепить,

солнце катит за тобой 

пластилиновым колесом и

ты попробуй из него что-нибудь слепить.

У тебя дырявые руки: не остаётся

счастье в них, 

зато сквозь пальцы течёт рекой.

У тебя такая штука внутри смеётся

и ни капельки не знает, кто ты такой.

Теги: Современная поэзия , Беларусь , Литературный институт

Храм Василия Блаженного

Екатерина ЮРКЕВИЧ

Родилась в 1986 году. Живёт в городе Ивацевичи Брестской области, выпускница Литературного института им. А.М. Горького (семинар прозы А. Рекемчука).

Поехать в Москву - значит совершить задуманное или случайное паломничество.

Постоять в её пробках, попоститься её сухими слойками, по­клониться городу если не с Поклонной, то с Воробьёвых гор. Увидеть нищего, увидеть богатого. Дойти по Тверской, по Большой Ордынке, по Моховой или Театральному проезду до Красной площади. И замереть как вкопанному у храма Василия Блаженного. В этот момент вдруг оживает картинка из детской раскраски – "Собор Василия Блаженного на Красной площади". Три пальца соединяются в щёпоть – так, как держала кисть детская рука, разукрашивая купола. Как же хотелось тогда сделать их разноцветными! Каждую полосу, каждый квадратик на куполе. Человек рисовал, а храм оживал. А когда ребёнок убирал кисть, появлялась маленькая мысль: «Так не может быть». Кисть спорила с этой мыслью: на бумаге собор сиял, торжествовал, преображался.

Но мог ли подумать этот ребёнок, став взрослым, даже увидев московские открытки, даже посмотрев какие-нибудь передачи по телевизору, что этот собор такой и есть, каким он его когда-то создавал. И вот стоит на площади человек с пальцами, сложенными в щепоть, и не помнит себя. Вся фигура его как бы молится на этот храм.

– Сфотографируете меня? – перебивают его.

И он фотографирует, видя в экранчике фотоаппарата счастливого человека на фоне неувядаемого образа красоты.

Слева – Лобное место. Но неужели там?.. «Пожалуйста, пусть оно было мирным, пусть там не казнили», – молит внутренний ребёнок. Человек читает табличку и улыбается, выдыхая.

– Лобное место перенесли, – доносится до него голос экскурсовода, – на старых литографиях оно располагается прямо перед храмом.

«Располагается[?] – думает человек. – Человек предполагает, а Бог располагает. В таком месте любое слово становится веским и по-другому звучит. В таком месте неверное слово с языка не сорвётся…»

Человек сам удивился этим мыслям. И вдруг ощутил, что стоит в самом центре Москвы. Стоит, и как будто в лицо всей Москве смотрит, а то и всей России. Расписное, весёлое лицо, невиданное. И храм – то ли икона, то ли иконостас, то ли раскраска из райского детства. «Можно ли, – думает, – мне сюда входить? Но касса есть, значит, любому можно».

– Как в центре мира, – поделился он с кем-то рядом.

– Как в Иерусалиме, – кивнули ему в ответ.

Внутри собора неожиданно много комнат. Их сложно назвать залами – небольшие, сводчатые, тесные. Но слышится хор под низкими сводами, и никакого лица России ты уже не знаешь, а молишься в её сердце.

Пока наш человек молится, отвлечёмся от него и представим Вербное воскресенье, белобородого патриарха верхом на лошади и царя, ведущего её под уздцы. Господь входит в иерусалимские ворота; патриарх, ведомый царём, – в Спасские (произносишь, стоя здесь, это слово, и вдруг открывается, что Спасская башня – это не просто часы, а имя Спасителя). Площадь полна людей и вербных веток и преображается в церковь под небесным куполом, Лобное место становится амвоном, а многоглавый храм алтарём.

И сейчас человек пребывает в этом алтаре, где невидимо для него приготовляются Святые Дары, в безмолвном пути: от придела Входа Господня в Иерусалим к Ново­иерусалимскому приделу, от места, где он живёт, к Святой земле.