Литературная Газета 6432 ( № 39 2013)

Можно ли судить о литературе в её отсутствие? Ну, вот если писатель есть и даже номинирован на Нобелевскую премию – а литературы, им созданной, нет? Людмила Улицкая в сходном случае поступила честнее – назвала себя: автор-составитель. Светлана Алексиевич выпускает уже пятую книгу, ценность которой тем больше, чем меньше в ней присутствие Алексиевич. Книгу свидетельств – страшных, горьких, сквозь рыдания рассказанных. Специально отобранных по этому признаку (в одном из интервью Алексиевич говорит, что для книги "У войны не женское лицо" отобрала 200 из 500 рассказов, в другом – что и в последней книге целеустремлённо «прошла по самому болевому»). Однако Нобелевскую премию по литературе не дают репортёрам, как бы добросовестна ни была их работа. Её не дают шоумену Андрею Малахову, хотя его передача «Пусть говорят» – образчик натуралистического надрыва. И почему-то не дают Нобелевку собирателям-фольклористам. Её дают – за творчество. Поэтому, хотя вся ценность книги Алексиевич равна мере её подлинности, нам придётся присмотреться к её художественности. Что ещё писательница сделала специально?

Что она отсекла, посчитав незначительным, – мы не знаем. Взглянем на оставшееся и очевидное. Она озаглавила книгу. Смонтировала материал. И написала введение. Разберём подробно.

«Время секонд-хенд» – отличное название. Уже практически на две трети переведённое на главный язык мировой демократии. От него, как и в прежних книгах Алексиевич, веет звонкой газетной афористичностью. В русской литературе книги чаще назывались простенько: «Подросток», «Доктор Живаго», «Мужики и бабы». А тут – «У войны не женское лицо», «Последние свидетели», «Цинковые мальчики»[?] что ни название – то полёт фантазии. Есть у полёта и смысл: «секонд-хенд» время потому, что в нём нет свежих идей и устремлений. Всё – с чужого плеча, всё – ностальгия. Казалось бы, откуда и ждать свежих устремлений, если эта кровоточащая тоска собиралась целенаправленно? Но тем не менее – секонд-хенд, подержанное. И пусть в любимых писательницей западных странах не выбрасывать, использовать подержанные вещи – разумно, ответственно, экологично, наконец, – в книге Алексиевич этот термин обозначает нечто безрадостное и подлежащее изживанию.

«Художественный монтаж» книги у кого-то вызовет восхищение своей пестротой, у кого-то – чувство, что Алексиевич в книгу про современность вставила свидетельства, не вместившиеся в её книги про Великую Отечественную войну и про самоубийц. Впрочем, правдивое свидетельство не имеет срока давности, так же как и книга Алексиевич не имеет цельности художественного замысла. Но присутствие автора (который не подумал прибавить к своему статусу слово «составитель») снова ярче всего проявляется в заголовках: «Про то, что мы выросли среди палачей и жертв», «Про то, что нам надо выбрать: великую историю или банальную жизнь», «О времени, когда всякий, кто убивает, думает, что он служит Богу». Милые программные заголовки. Прежде чем перейти к смыслу, который Алексиевич в них вкладывает, заострим внимание ещё на одном художественном приёме, которым балует нас писательница. Вот старый большевик рассказывает о своей страшной, наполненной трудом и войной жизни. О том, как белые и красные вспарывали друг другу животы. Как били его в тюремных застенках за то, что не донёс на жену. Об ужасах этапирования кулаков в Сибирь. И о том, что он, старый большевик, на многое теперь смотрит иначе и горько раскаивается, но великая коммунистическая идея живёт в его сердце. Алексиевич слушает внимательно. Не перебивает. А в записи – перемежает рассказ антисоветскими анекдотами, которыми её потчевал внук большевика. Художественная обработка! Игра на контрастах! Какая прелесть…

Присмотримся к введению. Его-то Алексиевич всецело написала сама. Здесь она – несомненно – автор. Вот с какого многозначительного эпиграфа она подступается к теме: «Жертва и палач одинаково отвратительны, и урок лагеря в том, что это братство в падении». После этих разящих слов введение (оно называется «Записки соучастника», что призвано всячески символизировать) можно и пропустить – ничего интонационно нового там не прозвучит. Но мы с фонарём ищем Алексиевич-творца и не убоимся надвигающихся трудностей. Вначале, набравшись духу, прочитать 480 страниц свидетельств – пугающе-подлинных. А потом взять в руки карандаш, чтобы ставить на полях авторского текста знаки вопроса.

«За семьдесят с лишним лет в лаборатории марксизма-ленинизма вывели отдельный человеческий тип – homo soveticus». Полноте, Светлана Александровна. Неужели всего 70? Почему тогда у вас дальше столько рассуждений о русском культе страдания, о порочности всей русской – военной – истории?