Литературная Газета 6463 ( № 20 2014)

– Главное – это то, что мы сохранили уважение друг к другу. Для нас любовь – это не пустой звук. Я никогда не встречал такой атмосферы, как в нашем театре. И это, возможно, самое важное наше достижение. Не знаю, сколько это продлится, у всех свой срок жизни. Но пока у нас продолжается радостное время. А встреч и расставаний было много. Мне посчастливилось снимать фильм об Иосифе Бродском, встречаться с Окуджавой, работать с выдающимися режиссёрами. За эти годы в моём кабинете было множество замечательных людей – режиссёров, актёров, политиков. Были значительные спектакли – «Песня о Волге» Резо Габриадзе, «Васса» с Антониной Шурановой, недавно мы проводили «Таню-Таню». Сейчас я счастлив, что классический репертуар нашего театра – это «Идиот», «Дядя Ваня», «Дети солнца», а теперь ещё и «Глазами клоуна». У нас люди покупают билеты в кассе театра, и в зал не войти. Наш театр востребован. Я ищу по стране и миру молодых режиссёров. Мы встречались с Эмиром Кустурицей, который организует свою школу в Боснии, и он предложил мне в ней участвовать. Там будут учиться молодые режиссёры, будет славянская культура, и мы надеемся, что кого-то оттуда пригласим.

– У вас теперь замечательный главный режиссёр – Владимир Туманов, его жена – прекрасный театральный художник Стефания Граурогкайте.

– Да, сейчас он приступает к работе над «Женитьбой» Гоголя. Это будет новое решение великой пьесы. Наш театр ведь был открыт «Женитьбой», и юбилей, получается, мы отметим этой же пьесой. 25 лет для театра – это ещё юность, но уже и есть что вспомнить. У нас много прекрасных молодых актёров, которые активно снимаются, и мне не стыдно за их роли в кино и на телевидении.

– Сейчас идёт речь о переходе на контрактную систему работы театров. Закона ещё нет, но уже многие боятся очередной реформы. Какое у вас отношение к этому нововведению?

– Меня это совершенно не волнует. В нашем театре работают 300 человек. Если театр здоров, совершенно неважно, по какой договорённости работают те, кто в нём служит. Если не существует взаимопонимания между актёрами и режиссёрами, нет смысла в их совместном бытии.

– Но ведь у нас начальнику положено больше, чем подчинённому. Между ними большой контраст – и моральный, и финансовый. Не будут ли актёры бояться не угодить начальству?

– Это и сделано для того, чтобы какой-то руководитель театра мог скрыть свою бездарность, держать всех в страхе. Когда актёры боятся, это на сцене видно. Да это даже на вахте при входе в театр видно! Театр – это дело молодых людей, театр – это звонкий голос, а не шаркающая походка. В театре не должно быть неудобно за то, что происходит на сцене. В нашем театре, когда актёр уходит на пенсию, мы до конца жизни выплачиваем ему заработную плату. Это прописано в нашем коллективном договоре.

– Хочу узнать ваше отношение к режиссёрскому театру. Ведь мы уже примерно 150 лет живём в условиях режиссёра – хозяина спектакля, со времён мейнингенской труппы, от МХТ и Мейе­р­хольда – до Товстоногова и Любимова. Как вы относитесь к идее руководителя театра – так сказать, дуайена, который направляет театр, но сам не ставит спектакли?

– Я не могу к этому плохо относиться, так как сам являюсь таким руководителем. Ленин говорил, что каждая кухарка должна учиться управлять государством. А вместо этого кухарки часто лезут управлять – и государством, и театром. Я актёр, работал на сцене, поэтому знаю кухню театра. Руководить театром может либо актёр, либо режиссёр, иногда – завлит. У каждого театра свой путь, свой устав. Как только я пойму, что театр перестал развиваться, я уйду. Театр не должен быть пожизненно кем-то возглавлен.

– Но ведь есть такое представление, что театр живёт, пока жив создавший его мастер.

– А если у этого мастера наступил маразм? Главреж, худрук – живые люди, не могут же труппа, зрители страдать от того, в каком они состоянии?

– А кто это будет решать? Раньше были худсоветы, отделы культуры при всяких горкомах-обкомах. А кто сейчас должен проявить волю к переменам? Минкульт?