Литературная Газета 6470 ( № 27 2014)

Факты биографии доблестной своей.

Про стада и скотные подвиги работные,

Совершать которые, знамо, нелегко.

Как доили тоннами, целыми вагонами

Пенное, что облако, чудо-молоко.

За надои лучшие, цацки вам блескучие

Пару раз, при случае, вешали на грудь.

И болят умелые ваши руки белые,

Так, что глаз в тягучие ночи не сомкнуть.

А ещё у первенца – внука зубы режутся,

Муж не в силах с водочки перейти на квас.

И кружат метелицы, и коровы телятся

И Россия держится собственно на вас.

Теги: Андрей Алексеев , поэт

«Я останусь в России»

ГУДИТ НАБАТ НА КРАЕШКЕ СТРОКИ

Не поминай ни лихом, ни добром:

Мы все - скитальцы.

Стеснённые чернёным серебром

Немеют пальцы.

Прощай навеки! Истинно – прощай!

На боль не сетуй.

Мне вверена Давидова праща –

Оружье света.

Мне слышен долгий гул из-за реки,

Где волны сл[?]пы:

Идут филистимлянские полки

Славянской степью.

Идут и режут землю пополам,

А дальше – больше:

Снимают у церквей колокола,

Могилы топчут.

Плюют в колодцы, моют сапоги,

Малюют карту[?]

И тешатся, что крови вопреки –

Брат колет брата.

Гудит набат на краешке строки!

И гаснут свечи…

Стоят филистимлянские полки –

Глядят на сечу.

Не поминай… Не ровная пора

Душой скитаться.

Неужто так теперь от серебра

Немеют пальцы?..

РОЖДЕСТВЕНСКОЕ

Ты уедешь в Берлин. Или в Прагу. А может – в Париж…

Я останусь в России. Я, знаешь, останусь в России.

Занесённые снегом, покатые контуры крыш

В Рождество наполняются звёздною синью.

Голубеет во льдах восхищённая тайной вода,

Вне времён и наречий Давидова лира играет.

И над каждой околицей, где воссияла Звезда, –

Богородица белый Покров возвышает!

И такая метель, и такое величие нот

В восходящих псалмах, что плывут от Курил к Беломорью!

Ни парижам твоим, ни берлинам до этих высот

Не дойти. Не доплыть. Не взлететь кораблём рукотворным.

Ты уедешь в Берлин, Амстердам или каменный Рим,

Верстовыми столбами смутив одинокое сердце.

Я останусь в России глядеть,

как сквозь вьюгу взлетят снегири,

Возвещая зарю как родство человека с Младенцем.

ЧТО РЯДИТЬ ДА ПЕСТОВАТЬ БУМАЖКИ

Что рядить да пестовать бумажки,

Да путями мыслей колесить?!

Баба Таня с девятиэтажки –

Олицетворение Руси.

Выглянешь чуть свет в сырые окна

И зайдётся сердце на строку! –

Баба Таня сквозь рясную мокрядь

Держит путь к святому роднику.

Видится ей в утренних туманах:

Мудрый Днепр, Крещение Руси…

Кедринской царевной-несмеяной

Смотрит ей вослед святая синь.

Чёрный ворон, кровью сатанея,

Зная путь её, что добрый меч, –

Ни крылом, ни криком не посмеет

Осквернить живительную течь.

И пока она идёт сквозь время,

Таинством любви венчая шаг, –

Нам ли горевать, что оскудеет

Божьим током русская душа.

САЛОМЕЯ

И вот моя голова на блюде…

Жизнь – только прихоть стрелок проворных.

И я уже различаю в людях –

Ангелов белых и ангелов чёрных.

Видеть – дано. Да глядеть – не смею:

П[?]рит от крови меч обоюдный!

Что ты просила ещё, Саломея,

Кроме моей головы на блюде?

ИНОГДА

Иногда – не случается.

Вздрогнет ветка кленовая,

На ветру закачается

И притихнет, бедовая.

Иногда – не по образу

И подобию Божьему...

Свистнет леший за просекой,

Схватит вёдра порожние,

Бросит вслед уходящему

За неверными тучами...

Иногда – даже спящему

Не расскажешь о случае.

Теги: Татьяна Романова-Настина , поэт

«Лесничим стану скоро»

ПУШКИНСКИЙ ВОПРОС

Куда струишься, женщина-вода,

минуя все запруды и затоны?

В тебя, как в реку, бросившись с моста,

плыву я к морю нежности бездонной.

Плыву, плыву, всё шире берега,

а русло дней оставшихся всё [?]же.

Плыву, и дна недостаёт нога,

водовороты голову мне кружат.

Ни маяка, ни бакена, одна

мерцающая ласковой пучиной

живой воды немая глубина,

да берег, в дымке еле различимый.

В какое устье, женщина-река,

несёшь меня, к какому чудо-морю?

Бежит вода, белеют облака,

и я плыву, с твоей волной не споря.

И пушкинский вопрос "куда ж нам плыть?"

в иные дни по-своему тревожит,

но дать ответ, по пальцам объяснить

я не могу[?] да и никто не может.

БАБУШКА АННА

Бабушка Анна, какому ты пану,

за спину пряча с клюквой лукошко,

кланялась, я дознаваться не стану:

в прошлом Курляндия, ты уже в прошлом.

В прошлом моё поселковое детство

в тихом Ильинском, Жуковского возле.

Спишь ты, и здесь же легли, по соседству,

мать и отец - на московском погосте.

Ты родилась, и подумать-то страшно! –

был девятнадцатый век на исходе;

минул двадцатый; но сердцу не важно:

мир без любви одинок и безроден.

Надпись на камне тускнеет с годами,

память же камня гранитного твёрже;

верится, ангел приходит за нами

и отворяет врата свои… всё же…

Всё же полна расставаний наука

недоговорок, печалей взаимных!

Бабушка Анна, за блудного внука

ты помолись в незакатных долинах…

ПРИВКУС ДЕТСТВА

Сердце, разве мы забыли,

вдоль по жизни проходя,

аромат прибитой пыли

после тёплого дождя;

запах крашеной террасы

и прогорклый, дрожжевой

дух от старого матраса

в шалаше, за душевой?

Пахнущий смолою ветер,

тиной и песком – река,

запах хлорки в туалете,

деревянном, в два очка…

Лишь на миг возникнет снова

в череде иных примет

привкус запаха родного –

и опять мне восемь лет!