Литературная Газета, 6500 (№ 10/2015)

…Ибо не почувствовал Царь никакой сердечной радости, не услышал таинственной музыки, разлитой вокруг него, и той душевной лёгкости, какая настигает в эти благословенные минуты христовенького, когда невольно хочется блажить и плакать, присутствуя при преображении мира, когда сама земля-именинница служит литургию и славит Господа. Ему бы сейчас спешить на деревню, будить спящих и безмятежных да вопить: «Вставай-те-е, брат-цы-ы! Христос явился на землю! Люди добрые, праведные и грешные, дожда-ли-ся!»

Но Царь уже забыл, что встретил Спасителя; мало ли что сблазнит пьяному литератору… Он лишь расслабленно окидывал тупым взглядом призавяленные пустошки, убитые утренниками, да водяные прыски меж болотных кочек, обложенные стеклянным ледком, которому и жить-то пока до первых солнечных лучей, да лунные перья на воде, сливающиеся к середине озера в тканую ветхую дерюжку. Тут что-то зашуршало, завозилось в ломких камышах, плеснула под берегом то ли матёрущая рыба, иль свалился с крёжа напуганный бобёр, а может, девка-русальница вернулась с деревенской свиданки, и след от неё, раздвоясь долгими усами, потянулся, мерцая, на противный берег.

Царя влекло одно лишь любопытство. Дикое, чаровное, приманчивое это место подле деревни Ижмы у озера Светлого, напоминающего крестильную купель, где живут белотелые русальные девы и заманивают к себе потерянный деревенский люд. Только случай однажды привёл Царя (а было ему тогда едва за тридцать) в скитские места во владения Пиросмани, которые не отпускают уж который год, будто оковали по рукам-ногам, примкнули цепью к прибрежной призатонувшей берёзовой выскети, разинувшей жадную пасть, забитую мохом и торфяной прелью. Ждёт его тут жёнка-то, ждё-ёт.

Николай спустился к самой кромке озера, не замечая, что набрал полные калоши воды. Смутился, увидев женскую рубаху-исподницу, похожую при лунном призрачном свете на спущенную кожу змеи, вывернутую наизнанку. Топиться ли кто побежал? Но в избе Пиросмани нынче никого из девок, да и сам дедок не водит в дом «валяшек». Да и кто из нормальных баб купается в такую пору? Иль скрывает, старый мухомор, прячет от соседей, чтобы не отливали по деревне колокола досужие кумушки, что с колдовским племенем свёл дружбу. Иль доможириха, разругавшись с домовушкой, побежала на озеро, чтобы навредить сердитому супругу и схлестнуться с водяным королём. Так ведь русальницы загрызут доможириху и косточки выплюнут – такое злое до утех чаровное племя. Царь было стакнулся с русальницей, так едва ноги унёс. Расскажи кому, так не поверят ведь.

Вдруг пересохший камыш зашуршал, качнулся, в прогале показалась чёрная бобровая морда, облитая шерстью. Царь принагнулся, чтобы не испугать зверя, невесть откуда взявшегося под деревней. Экая, батюшки, явилась нечистая сила по его душу! Николай разглядел облитый шерстью лоб, тяжёлые крутые надбровья, в глубине которых проблёскивали аспидные глаза, а на месте зениц светили крохотные алые луны. Царь мог поклясться, что зверь плакал кровью и горестно скалил жёлтые корявые зубы, с трудом вмещающиеся в пасть. Бобёр плыл к Царю и жадно щёлкал резцами: «Загрызу… загрызу». В голове замутилось, веки отяжелели, ресницы сами собою склеились, кто-то неведомый ласково, по-матерински прошептал: «Колюшка, милый, спать… спать». – «Мама, как давно я тебя не видел!» – беззвучно всхлипнул Царь, опрокинулся в траву, сложился калачиком, уместил голову на грудку стылой змеиной кожи и так блаженно, так сладко уснул…

И тут над головою кто-то трубно возгласил:

– Коля, Янин, ты, что ли?.. Разлёгся на моей рубахе…

Царь едва разлепил глаза; перед самым лицом высилась нагая женщина, головою уходящая в небеса, стояла вольно, откровенно, бесстыдно расставив ноги с тугими лядвиями и куньей мокрой шёрсткой в рассохе, сияюшей лунным светом. Николай глядел снизу, и ноги казались ему колоннами, вырубленными из италиянского мрамора. Бог ты мой, как давно, целую вечность он не видал обнажённого женского тела, и вдруг оно возникло ниоткуда, как подарок Господа. Знать, воистину сжалился и послал; дескать, поди и тебя встретит христова дева, жена-мироносица.

«Не пожелай жены ближнего своего, – мелькнуло остерегающе. – А я не ближний, но гость на земле. А гостю позволено всё, ему лучший кусок убоины и жена хозяина – гостинец от Бога Нумы. Так водится у простых природных людей – тазовских ненцев, манси. Я ухожу, и мне позволено всё. Чем я хуже какого-то мартышки Фраермана?.. А может, всё лишь снится мне и я никак не могу выплыть из бреда. Проклятый самогонный аппарат, он может утащить даже на дно Мирового океана и обратить в рыбу-пиранью».

– Дашка, ты-то здесь откуда?.. – Царь едва разлепил спёкшиеся губы. Самогонка склеила не только нутро, но и язык, и губы, расплавила сам мозг, в котором беспорядочно вспыхивали и скоро пропадали самые невероятные видения.

– С того света. – Даша легко рассмеялась, запрокидывая голову; вместо глаз и рта Царь увидел чёрные впадины на истлевшем лице.

– Чур меня, чур меня… Дашка, ты ли это? Иль призрак из могильной тьмы?