Литературная Газета, 6511 (№ 22/2015)

Лицо волны, от солнца золотое,

Морщинится, как кожа мудреца[?]

Читая стихи Чигрина, погружаешься в новую, необычную поэтическую реальность, со своей особенной стилистикой и метафорикой и обширной поэтической географией. Книга разделена на восемь глав: «Островистые земли», «Серая роза», «Смычковая музыка», «Виниловый Хендрикс», «Колониальные песни», «Подводный шар», «Яшмовый берег», «Нетрезвое солнце». Уже по этим названиям легко предположить, что автор приглашает нас в путешествие по самым разным географическим поясам и полюсам. Мы переносимся из Сахалина в Керчь и Феодосию, от северного моря – «сатанеющего» Охотского – к Чёрному, где «белопенные волны подобны осколкам фарфора»; после Парижа – города «цвета испуганной мыши» – оказываемся в Брюсселе, где «с метёлкой выходит март», потом в Западной Фландрии, в Брюгге, где «облачко гладить стремится башенку»… А далее – таинственный Восток, пленяющий неисчерпаемостью красок и запахов: Египет, Марокко, Тунис… И это далеко не все географические зарубки на поэтическом древе книги Чигрина. И вот что интересно: лирический герой «Неспящей бухты» легко и свободно странствует не только по земным широтам. География затейливого полёта музы Чигрина – это также прошлое и будущее, сновидения, фантазии, кладовые подсознания и даже лабиринты небытия, и вообще бесконечное множество иных миров – разумеется, в преломлении авторской фантазии:

С какою птицей выдохну строфу

В знакомый мир, в каком теперь едва ли

Я окажусь (в других мирах живу)…

Суть собственного творчества автор зашифровывает в поэтическую формулу:

…Вот и чудится-мнится кто-то,

кто в другие ведёт миры, –

это муза. Её забота:

занимательный дух игры

в тихотворчество возле моря…

А вот своеобразное предсказание будущего:

Не Господень ли знак – острова, островки, маяки?

Может статься, и я – после смерти смешаюсь с Охотским

Сатанеющим морем. Какие миры и круги

Заприметят меня – кашалотом, тюленем неброским?..

Если же говорить всё-таки о мире земном – Чигрин не довольствуется прямым отражением его явлений. Он сам творец и поэтому вольно обращается с жизненным материалом. Всё необычно смешивается в его стихах – явления природы, мифы и легенды, впечатления настоящего мига и далёкие воспоминания, образы мировой культуры и бытовые детали. Из этих разных, казалось бы, несоединимых «пазлов» он составляет одно гармоничное поэтическое целое.

Вообще, вживаясь в творчество Евгения Чигрина, понимаешь: поэзия для него – не просто некое увлечение, существующее параллельно с основной линией судьбы. Это и есть его судьба. Как говорит сам поэт: «недолгую жизнь я упрятал в лирический миф». Все в его жизни события и впечатления, чувства и переживания – прежде всего исходный материал для поэзии. Где бы ни был автор, что бы он ни делал – он живёт, дышит, думает и чувствует поэзией, всё пропуская через восприимчивое сознание. Почти в каждом стихотворении поэт так или иначе говорит о процессе стихосложения, задаётся вопросами, откуда берутся стихи, чем навеяны, как происходит их рождение и, наконец, куда они ведут, чему служат. Зачастую даже явления природы для Чигрина непосредственно связаны со стихосложением:

Сбегает день, чтоб постареть смогла

Строфа, в которой музыки негусто,

За окнами сверчковая игра,

Материя, с которой слишком грустно,

Неспешно раскрываются слова

в потоке алфавита, ведовства

стоящей надо мной большой луны…

Мир вообще существует для этого автора лишь настолько, насколько он назван поэтическим словом, то есть поэтом дотворён. Сквозь это слово, как сквозь цветное стекло. Евгений Чигрин, несомненно, импрессионист – певец мимолётного ускользающего впечатления, пойманного и отражённого его поэтическим зеркалом. Потому так часто автор обращается к художникам-импрессионистам. Работает с «подстрочником бытия» – переводит его на поэтический язык лишь ему одному известным способом и образом, не боясь необычных сравнений и, казалось бы, несочетаемых понятий – таких, например, как «солёный полумрак» или листва, которая «огнём зелёным весела». И у Чигрина это работает, живёт, добавляет свой неповторимый «импрессионистический мазок» на общее стихотворное полотно.

Словарь Чигрина, несомненно, богат, причём «в поэтическом хозяйстве» у него для всего есть место – для штилей высокого и разговорного, для архаики и для сленга: