Литературная Газета, 6551 (№ 17/2016)

Но, не только Бунин формировал и поддерживал: общение и дружба с единомышленникам wbr /wbr и помогали не чувствовать себя одиноким. Скупые рассказы об этой дружбе – поэтичны: я будто и сама знала великих печальников России – Белова, Распутина (которого и увидела в первый раз в гробу, вернее, только гроб его, уже заколоченный, – пробившись после отпевания сквозь толпу в храме Христа Спасителя). Вася и Валя называют их друзья, и режет слух это «Вася» и «Валя». Жаль, что неохотно делится Виктор Иванович воспоминаниями, хотя, многое мог бы порассказать, но, может, сам пишет об этом, боясь расплескать... Надо подгадать день, выждать час. Ну, а если уж разговориться, расчувствуется – держись! Впитывай – ощущай сопричастность.

Многое и описано. О том, к примеру, как ездил 19-летним юношей в Вешенскую знакомиться с Шолоховым, а 75-летним на Вологодчину – прощаться с Беловым... Много описано, а сколько еще невысказанного, хранимого для себя...

Внуку генерала Корнилова

Непроста жизнь на южной Российской окраине, хотя, казалось бы, земля – хлебородна, жизнь – зажиточна. Не хочется вспоминать о писателе известное, столичное, высветившееся в минуты славы. Уместнее – неброское, наше, полузабытое...

Окраина Краснодара. Многолюдье. Сцена, где среди прочих стоит Виктор Лихоносов. 95-я годовщина смерти генерал Корнилова. У дома, где Лавра Георгиевича ранило, вблизи которого умер он, открывают памятник.

Долго взывал писатель, просил, требовал обратить внимание на невесть как сохранившийся дом – место сакральное, переломную, трагическую точку Ледяного похода 1918 года, быть может, предрешившую исход добровольческого движения... Уместно вспомнить про сослагательное наклонение, но кто знает, как бы сложилось все, не будь того единственного рокового снаряда. Дом, залечив пробоину, претерпел все бури, превратившись в коммуналку, и когда почти через столетие расселили жильцов, остался неприкаянным, с распахнутыми настежь дверями и окнами; облюбованный бомжами, обреченно ждал случайного окурка или подростковой уничтожительной шалости.

Дорога земля на юге России, а на берегу реки стремительно растущего города дорога вдвойне, невесть откуда появился проект, где рядом с корниловским домом вырос целый комплекс с небольшой часовней, обширным зданием, с застекленной «кормой» (уж, не ресторан ли) и беседками. Дом прикрыли, обнеся многометровым забором, чтобы не видать и крыши (заволновались радетели, слух прошел, что хотят снести, возведя новодел, наподобие дома атамана Бурсака в центре), наскоро приукрасили пустырь и корниловские поминовения, проходящие обычно в совсем уж глухом исторически-нето wbr /wbr чном месте мнимой гибели генерала, впервые справлялись право.

Тогда, на сцене, много говорили: мэр Краснодара, атаманы Кубанского войска (нынешний и бывший), высокопоставленн wbr /wbr ые чиновники, скульпторы, исполнившие очередной заказ, историки... Окружали делегации из Ростова, Волгограда, Калмыкии, «представители общественности», патриоты, казачата, кадеты...

Лихоносов по-сиротски возвышался на сцене, сжимая в руках книгу с собственным рассказом «Внуку генерала Корнилова»… Двадцать лет назад выплеснул он боль о забвении былого: «Семидесятипяти wbr /wbr летие со дня гибели Вашего деда Лавра Георгиевича никто не пометил в Екатеринодаре горестной минутой. На окраине за старым кожевенным заводом, у той кручи, где скончался на руках офицеров Ваш дед, никто не положил цветов…»

«Прошло двадцать лет и подножие памятника Вашего деда усыпали цветами» – могли бы мы продолжить этот рассказ. Лихоносов в окружении выступающих, одиноко стоял на сцене, думая о русских офицерах; ощущая их соприсутствие, хотел рассказать о подвиге, о том, как долго ждал этой минуты… но, заторопились, засобирались выступающие, позабыв дать слово русскому писателю…

После всех речей, потеряв его из вида, я забеспокоилась: не прихватило бы сердце, а, найдя, сидящим в курене с казаками за тарелкой наваристой похлебки, да чаркой горилки, приободрилась: за столько-то лет привык ершистый писатель к игнорированию властей, впрочем, как и к чествованию их.

– Ну, и как впечатления? – спокойно спросил он. – Напиши, напиши обо всем для меня. Я хотел сегодня рассказать о тех, для кого спасение России было превыше жизни… Чувствовал, что и Корнилов, и полковник Неженцев, и все, лежащие в земле нашей и не нашей: Америке, Европе, на Балканах незримо присутствовали! Душами были с нами!

«И снилось мне: будто все еще иду я по улице Красной – дочитала я на следующий день неотправленное письмо внуку генерала Корнилова. – И преступают мне дорогу Шкуропатский и Рашпиль в конвойской форме. "Как давно мы не виделись! – сказали они. – Мы все знаем о вас и слышали вчера ваши речи. Извините, наши души не дают вам покоя. Наши дома еще стоят, но мы для всех в родном городе чужие…»

Писал сибиряк, отдавший сохранению памяти казачьей десять... нет, не десять – двадцать пять, вместе с редакторством в «Родной Кубани» – лет жизни.

Тоска-кручина