Литературная Газета, 6556 (№ 23-24/2016)

Андрей Турков: «Всегда говорю, что я человек двадцатого века»

Литература / Литература / Ракурс с дискурсом

Артамонов Владимир

Теги: Великая Отечественная война , литературоведение

«ЛГ»-досье

Андрей Михайлович Турков – критик и литературовед. Родился в 1924 г. в г. Мытищи Московской области. Участник Великой Отечественной войны. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького (1950). Автор книг о Салтыкове-Щедрин wbr /wbr е, Чехове, Блоке, Твардовском.

– Андрей Михайлович, 75 лет прошло с начала Великой Отечественной войны. В современной русской литературе вы – один из немногих фронтовиков…

– Я предпочитаю слово «участник» в данном случае, потому что у меня всего лишь скромная, так сказать, военная биография.

– Теперь 22 июня – День памяти и скорби. Но для вас это еще и вполне конкретный прожитый день. Помните его?

– Вы знаете, очень хорошо помню этот день, потому что я накануне ходил на прекрасный спектакль в театр Ермоловой. Два спектакля играли по Шекспиру в те дни: «Сон в летнюю ночь» шел в Театре Советской армии, а второй – в старом помещении театра Ермоловой, на Дмитровке.

– Вы школьником были?

– В школе ещё учился, да. Посмотрел спектакль, вечером лил страшный дождь, я по дороге промок очень сильно, приехал к себе домой на Арбат и лёг спать. Проснулся я, значит, где-то часов примерно в десять, а на кухне уже сидела первая жена моего дяди – она была врач и подлежала мобилизации. У неё имелось предписание – приехать в Барановичи в случае войны. И она уже сидела над списком, что ей надо с собой взять, потому что утром моему дяде Николаю Александровичу Краевскому позвонил его учитель, академик медицины Давыдовский, и сказал: «Коля, включай приёмник, Гитлер говорит». Это было утром, очень рано.

– Получается, утром 22-го?

– 22-го, да. И поэтому мы уже знали, что произошло.

– Извините, как понять «Гитлер говорит»?

– А это Давыдовский поймал немецкую волну. А где-то, по-моему, числа 2-го мы уже ехали в эшелоне на Смоленщину. Я окончил девять классов только что. С нами ехали студенты, вахтанговцы, щукинцы…

– То есть как ополченцы? Их уже мобилизовали?

– Нет, именно нас мобилизовали для рытья противотанковых рвов. И мы там были, вероятно, месяц с лишним, а потом вышло распоряжение, чтобы десятиклассников отправляли доучиваться, и мы вернулись в Москву. Я вернулся в столицу, окончил на следующий год школу и поступил в Литературный институт.

– В Литинститут на кого?

– Я писал стихи, довольно слабенькие. Временами кто-нибудь с фронта приезжал… Например, Сурков, выступал Женя Агранович, поэт Иван Бауков… Однажды на наш семинар (меня как раз обсуждали, сильно ругали за стихи) приехал человек с немецкой фамилией Трауберг, а псевдоним у него был Курбатов. И вот меня раздраконили, а он говорит: «А мне понравились строчки «Стоят леса, воды набравши в рот». И я понял: для меня эти строчки были… ну в общем, я не вкладывал в них особого смысла, а он был разведчик, и для него леса, дождливые да тревожно тихие, понимаете, он в это вложил собственное ощущение.

– А мастер кто был?

– Тогда – Илья Сельвинский. Он работал в армейской газете, но когда его отпускали на побывку, приезжал и вёл семинар.

– Вы до поступления в Литинститут на кого ориентировались из поэтов? Были у вас кумиры?

– Вы знаете, тогда только что вышла книжка Симонова, маленький сборничек «С тобой и без тебя», со знаменитым стихотворением «Жди меня».

– Это в 41-м она появилась?

– Может, даже в 42-м, точно не скажу.

– Но вы успели перед поступлением её прочесть?

– Да. Потом, когда я ушёл в армию, в 43-м году под Калугой, – нас еще не повели вперед – прочел только вышедшую, неполную ещё книжку, ту, которая потом была связана со мной на всю жизнь, – это «Василий Тёркин». Должен вам сказать, что я, совершенно зелёный юнец, тогда ещё по-настоящему эту книжку не оценил. Правда, в ней уже была одна из лучших глав – «Переправа».

– Но вы знали, что есть такой поэт Твардовский?