Литературная Газета, 6585 (№ 05/2017)

Но сам-то Кедрин мечтал о другом: ему хотелось донести до людей своё, лично увиденное и прочувствованное. Однако рукописи двух его новых поэтических книг – «День гнева» и «Русские стихи» – так и не пробили глухую «оборону» издательских редакторов. И успеха поэт добился только в одном – он всё же попал на фронт, около года работал корреспондентом в газете 6-й воздушной армии «Сокол Родины». Домой, в подмосковное Черкизово, со своего Северо-Западного фронта он вернулся с медалью «За боевые заслуги».

А однажды после Победы, в начале первой мирной осени вернуться к домашнему очагу ему не довелось. 18 сентября 1945 года Дмитрий Борисович поехал в Москву по своим литературным делам, а утром следующего дня прохожие обнаружили его, умирающего, на куче паровозного шлака около железнодорожной платформы Вешняки.

Как он попал на Казанку вместо Ярославской дороги, кто его выбросил на ходу электрички? Эти вопросы до сих пор остаются без ответа. Так же неизвестно, в каком именно из сёл неподалёку от украинского города Балты прошли младенчество и раннее детство будущего поэта.

Таким представлял своего деда на войне

семилетний Дима – внук Кедрина, 1969 год

Несомненно, что две тайны, обрамляющие судьбу Дмитрия Кедрина, в определённой степени могут поддерживать неугасающий интерес к его творчеству. Но не только в них дело. Кедринские стихи говорят и будут говорить с книжных страниц сами за себя. Ещё лучше они воспринимаются из уст понимающего поэзию человека. В подтверждение рискну сослаться на собственный опыт приобщения к одному из русских чудес – к стихам Дмитрия Кедрина.

Впервые я познакомился с ними в стартовом номере московского альманаха «День поэзии», будучи тогда (осенью 1956 года) первокурсником Ленинградского политехнического института. В первом приближении Кедрин – мудрость, усиленная сочувствием. Ещё основательнее разобраться в новом для меня поэте помогла встреча с молодым литературоведом Эрленом Кияном. Он был тогда аспирантом Ленинградского университета, исследовал творчество Дмитрия Кедрина. Ему не терпелось поделиться результатами. По каким-то каналам пригласил к себе в общежитие молодёжь из нескольких городских литобъединений. От нашей «Выборгской стороны» приехало трое, а всего в аспирантскую комнату на двоих набилось до тридцати любителей поэзии. И мы около трёх часов, затаив дыхание, слушали стихи. Эрлен начал с самых пронзительных – с «Сердца», «Зодчих», «Прошения». Дальше в его программе шли и «Кукла», и «Беседа», и «Поединок», и пейзажная вроде бы лирика. Потом аспирант отвечал на наши вопросы и снова вдохновенно декламировал удивительные строки. В его распоряжении была какая-то фотография поэта. Когда я после вспоминал тот вечер, то перед глазами вставал облик именно Дмитрия Кедрина, а не чтеца.

В своём Политехническом после защиты дипломного проекта я получил направление в подмосковные Мытищи. Как оказалось, в самые кедринские места. Около трёх лет в начале 30-х поэт работал в многотиражке «Кузница» Мытищинского вагоностроительного завода. А жил он – до самого последнего дня – в селе Черкизово, которое входило тогда в состав Мытищинского района.

Местные власти и, конечно, местные литераторы, в среду которых я влился, знали, что с их городом тесно была связана судьба такого замечательного поэта. В 1967 году, когда отмечался 60-летний юбилей Дмитрия Кедрина, родилась идея – присвоить его имя мытищинскому ЛИТО. Мне доверили написать для «районки» материал о заводском периоде жизни поэта. Я просидел несколько часов в газетном зале Ленинки с подшивками «Кузницы». Так родилась первая из моих статей о Кедрине «Завод. Газета. Поэт».