Литературная Газета, 6589 (№ 10/2017)

Лето 2002 года. Белгородский край. Прохоровское поле. Жарко, много народа. Молебен. Выступления гостей и хозяев. Конечно, событие это чрезвычайное – самое грандиозное танковое сражение Второй мировой войны, где мы победили и время понеслось к Победе. На празднование годовщины в Белгород приехало много народа – ветераны, писатели, военные. После различных мероприятий встречались в кафе, живо говорили о происходящем. На следующий день местные литераторы и другие участники празднеств разъехались по долам и весям Белгородского края. Возвращались к вечеру. И в кафе начался «неформальный» праздник. Небольшое помещение переполнено – гомон и счастливые лица. Авторы читали свои стихи. Дали слово сотруднику «Красной звезды», полковнику. Он был в штатском. Выглядел очень скромно и мило. Когда его представили, а это был Юрий Беличенко, все стали внимательно слушать. Я что-то знал о нём, и наверняка даже читал отдельные вещи. Впечатления всё же были смутными. В 60-е годы он – студент-заочник нашего Литературного института. Люди, которые были как-то связаны с воинским миром, конечно, о нём знали. Но мы, грешные, разве только слышали, не более. Он прочитал стихотворение, коему предназначено было стать знаменитым. Меня оно просто поразило необыкновенной выразительной силой и оригинальностью. Я уверен, что это один из шедевров русской лирической поэзии второй половины ХХ века.

Я помню первый год от сотворенья мира.

Царапинами пуль помечена стена.

«Вороне где-то Бог послал кусочек сыра...» –

учительница нам читает у окна.

Нам трудно постигать абстрактную науку.

И непривычен хлеб. И непонятен мир.

И Витька, мой сосед, приподнимает руку

и задаёт вопрос: «А что такое сыр?..»

То было так давно, что сказка современней,

сквозь годы протекло, растаяло в судьбе.

Но бабушка и внук однажды в день осенний

вошли за мной в трамвай, бегущий по Москве.

Бульварами идти им показалось сыро.

Ребёночек шалил. И бабушка, шутя,

«Вороне где-то Бог послал кусочек сыра...» –

прочла, чтобы развлечь игривое дитя.

Я опустил глаза, и память, будто внове,

пересекла крылом родительский порог...

А мальчик, перебив её на полуслове,

потребовал: «Скажи, а что такое Бог?»

Какая сила в этой вещи! Какие точность и благородство! А оно всегда скромно.

Я тогда сказал ему: «Ничего себе! Просто школа Иннокентия Анненского». Он с улыбкой ответил: «Конечно». С той поры я воспринимал и воспринимаю всё то, что сделал Юрий Беличенко, как явление чрезвычайное для нашей поэзии. Без каких-либо скидок. Чуть позднее он прислал мне свои книги, в том числе последний стихотворный сборник «Арба» и повествование о Лермонтове. Несколько раз мы говорили по телефону, собирались встретиться. И вдруг – известие о смерти. Смерти мгновенной. Вспомнилось, как спросил его о планах, и он ответил, что будет продолжать служить в «Красной звезде» до самого своего конца. Так всё оно и произошло. И вот за несколько месяцев нашего знакомства я читал и читал сочинения этого необыкновенного художника. И сразу в голову лез совершенно риторический никчёмный вопрос: почему мы знаем чёрт знает что, читаем чёрт знает что, а нечто высокое или подлинное проходит мимо? Это чувство вызвано не только неожиданностью ухода человека отменного дарования, вкуса, поражающей тонкости. Чем больше я читал Юрия Беличенко, тем отчётливее осознавал его значимость и особость.

Так получилось, что «договорить» с ним не пришлось. Помню, как на гражданской панихиде в редакции «Красной звезды» седой генерал в прощальном слове сказал вещие слова о солдате и поэте: «Мы прощаемся с русским офицером советской выучки». Лучше и точнее не скажешь. Ведь именно «воины» занимают такое место в русской литературе: от Державина и Батюшкова, Баратынского и Лермонтова до Льва Толстого и Достоевского, до Фета и Случевского, Куприна и Гумилёва.

Поэзия Юрия Беличенко по большей части внешне и содержательно не связана с армейской службой. Это лирика самоотречения, постижения времени и времён. Даже когда «солдат заслоняет собою человека». Это слова гениального французского поэта, прозаика, драматурга и солдата Альфреда де Виньи. Когда-то он очень точно определил «общую идею» воина, «которая придаёт всем этим собранным воедино суровым людям красоту подлинного величия – идею Самоотречения». В поэзии Беличенко это воплощено в атмосфере и настроениях совершенно неожиданных, образно и стилистически скромных. Его стихи населены людьми и судьбами: «Я помню первый год от сотворенья мира…», «По выходным, когда его просили…», «Дядю Федю жена не любила…», «Кузнец», «Соседка», «Дожди крупяного помола», «На морозный квадрат полигона…», «В соловьиную ночь на Бориса и Глеба…». И на этом многолюдье лежит отблеск благородства, чуткость и , если воспользоваться образом Мандельштама, «шум времени».

Какие люди, помнишь ты,

качали наши колыбели!

Какие вымерзли сады!

Какие годы пролетели!