Литературная Газета, 6590 (№ 11/2017)

Такой день стал подарком для Валентина Распутина и московского писателя Владимира Крупина, приехавшего погостить в порт. В этот «величество и сиятельство» день они ушли из порта Байкал по старой железной дороге: «Был август – лучшее, благодатное время на Байкале, когда нагревается вода и бушуют разноцветьем сопки, когда, кажется, даже камень цветёт, полыхая красками; когда солнце до блеска высвечивает внове выпавший снег на дальних гольцах в Саянах, которые представляются глазу во много раз ближе, чем они есть в действительности; когда уже впрок запасся Байкал водой из тающих ледников и лежит сыто, часто спокойно, набираясь сил для осенних штормов; когда щедро играет подле берега под крики чаек рыба и когда на каждом шагу по дороге встречается то одна ягода, то другая – то малина, то смородина, красная и чёрная, то жимолость… А тут ещё и день выдался редкостный: солнце, безветрие, тепло, воздух звенит…»

В этом отрывке из очерка «Байкал» – вся безбрежная любовь Валентина Распутина к этим местам. Мы видим, с какой гордостью показывает он своему гостю ставшие родными места, как сам он не менее, чем писатель-москвич, по-детски восхищён и зачарован ослепительными картинами Кругобайкалки, как радуется оттого, что его друга переполняют впечатления.

Но шли годы, всё менялось в стране и в посёлке. Сплошным потоком пошли грузы по Кругобайкальской дороге и через порт на север Байкала для строительства Байкало-Амурской магистрали. Недалеко от домика Распутина загрохотали высотные краны, порой сутки напролёт загружающие многотонные баржи. Покой в доме писателя закончился, и он решился на отъезд, но на Байкале продолжал бывать часто и подолгу.

Не раз приходилось читать и слышать, что Распутин ничего великого не писал, начиная с 90-х годов прошлого века, только публицистику. Как можно назвать то, что создал Валентин Григорьевич в это время, просто публицистикой? Вот эссе «Байкал предо мною». Это не публицистический текст, это высочайшая музыка, от которой замирает душа. Читаешь – и видишь незабываемые картины, подаренные грандиозным художником-Байкалом художнику-человеку, озеро предстаёт перед тобой во всём великолепии, во всей тайне, понимаешь, это ТВОЙ Байкал, это ТЫ его только что видел, он перед ТОБОЙ, и он прекрасен. Порой ощущаешь себя летящим над синей водой, благоговеешь от красок, от музыки слов, неповторимой, как уникальное озеро. Жители порта Байкал распечатали этот текст, с упоением читали эти строки, передавали друг другу и гордились тем, как говорит Распутин об их родных местах.

Каким было бы творчество Валентина Распутина, не будь в его жизни Байкала, домика, утопающего в зелени деревьев? Кто знает… Ясно одно: Распутину необходим был Байкал, а Байкалу было нужно, чтобы этот великий художник поселился на его берегах.

Ирина Прищепова, 

учитель русского языка и литературы, 

порт Байкал, Иркутская область

Благородство и безответственность

Благородство и безответственностьВыпуск 7 (26)

Спецпроекты ЛГ / Словесник / До самой сути

Мелихов Александр

«Чтение манифеста 1861 года Александром II на Смольной площади в Санкт-Петербурге». Художник Алексей Кившенко, 1880 год

Теги: литература , литерауроведение

Не есть ли то и другое достоинство литературы?

Томас Манн называл русскую литературу святой, именно поэтому «прагматики» хотят ее изгнать как минимум из школ: святости-де нет места в современном рациональном мире. Тем самым они показывают, что не столь уж они и рационалистичны, если верят в серьёзное воздействие художественных образов на реальность.

Рассказывают, что, принимая Гарриет Бичер-Стоу в Белом доме, Авраам Линкольн пошутил: «Так вот та маленькая женщина, которая вызвала такую боль­шую войну!» И в этой шутке, возможно, было гораздо больше правды, чем казалось самому президенту.

В 1858 году журнал «Современник», в котором задавали тон Некрасов и Чер­нышевский, разослал читателям русский перевод «Хижины дяди Тома» Бичер-Стоу в качестве приложе­ния к журналу. В период острой политической борьбы на художественную литературу всегда смотрят с чисто утилитарной точки зрения: «за» она или «против», в чужом ищут намеков на своё. И «Хижина дяди Тома» легко прочитывалась как «Хижина дяди Антона», очередного Антона-горемыки. Каких смут вы, угнетатели, опасаетесь, всё это сон пустой. Изобра­жение русского крестьянина несчастным и беспомощным служило неотразимым аргументом в сложнейшем вопросе.