Литературная Газета, 6592 (№ 13/2017)

Потом был огромный приём в советском посольстве (это была десятая годовщина образования ВНР), потом был грандиозный приём в здании парламента (самом красивом здании Будапешта), потом посольство же помогло нам с Драчинским сесть на наш грузовой пароходик, и мы из Будапешта по апрельскому половодью две недели плыли из Будапешта в Измаил... Одним словом, общались, общались тогда в Будапеште с советским послом. Так удивительно ли, что, оказавшись на недосягаемой практически высоте, он захотел поговорить с литератором, с которым познакомился в молодости и который тоже ведь не остался навек в молодых безымянных корреспондентах «Огонька»? Нет, сначала, услышав по телефону, кто меня приглашает, кто хотел бы поговорить «в удобное для вас время», я всё-таки был удивлён и потрясён. Но потом, когда машина уже мчала меня, куда надо, я думал: «А почему бы, собственно говоря, и нет?» Он – глава многосложного, с экономическими, продовольственными, социальными, демографическими, политическими, идеологическими противоречиями государства. Должен же он всё это чувствовать, должен же искать какой-нибудь выход из положения. А я коловращаюсь внизу, езжу, смотрю, пишу, думаю. Разве не полезно было бы ему послушать, что думает литератор, соприкасающийся с жизнью по иным касательным, нежели он? Так что к моменту встречи, когда надо уж было переступить порог кабинета и сделать 10–15 необходимых шагов, чтобы приблизиться, встреча не казалась мне ни фантастической, ни даже удивительной. Я бы на его месте поступил точно так же. ...С той будапештской весны прошло больше двадцати пяти лет. Уж не было того худощавого, подобранного, легко выходящего из кабинета в приёмную на шум голосов человека, а был человек старый, усталый и больной.

«Боже мой! – мелькнуло у меня в уме, а вернее сказать, отозвалось в душе, – зачем же он? Ему бы сейчас полный покой. Попросился бы, сказал бы, так, мол, и так. Тяжело болен. Прошу отпустить... А ОН ВЗЯЛ ВЛАСТЬ. Этот шаг может быть оправдан только в одном случае, если у него есть решительная и конструктивная идея всё перевернуть и всё изменить. Тогда это – героический шаг...» Между тем я занял своё место в кресле, и беседа между тем началась. Я не знал, что он от меня хочет и о чём будет наша беседа. Захочет ли он поговорить о нашей современной литературе, захочет ли узнать об истинном состоянии российской деревни, о масштабах алкоголизма, преступности, бездуховности, инертности. Захочет ли он конкретно узнать, что я думаю о, скажем, повороте северных рек в Каспийское море, то есть об окончательном погублении Русского Севера, поговорим ли мы о том, почему закрываются в РСФСР ежегодно сотни школ и чем грозит то обстоятельство, что у льдины (если сравнить на минуту нашу страну со льдиной) тяжелеют края, а середина истончается и легчает... Можно было только гадать, зачем он меня позвал. А он вдруг по-хорошему, словно бы смущённо даже, улыбнулся и спросил:

– Ну... и что обо мне говорят? Наверное, и анекдоты уже пошли? Без этого не бывает... Я промолчал. Не анекдоты же, в самом деле, рассказывать. – Я понимаю, – продолжал он, – все ждут, а что будет дальше? Понимаю, что побаиваются меня. Всё же я столько лет был председателем комитета... Понимаю, что слушаться меня будут, возможно, больше, чем моего предшественника. Но что-то подсказывает мне, что меня, хоть и побаиваются, да не любят. Вот вы – писатель. Считается, что вы стараетесь быть допустимо правдивым. Ответьте же прямо: почему меня не любят? Ведь я, даже будучи председателем комитета, не сделал народу ничего плохого. Никого не сажал... без вины, по крайней мере. Конечно, каждое государство защищает себя, на то и органы. Но ведь не возникло же массовых лагерей. Ведь болтаете же вы всё каждый, что может и сколько может. По бывалошным нормам... Теперь вот я – во главе государства. Если бы знали, какое наследство я получил... Можно только сочувствовать. Но сердце подсказывает, что меня не любят. Прав я или не прав?

– Как-то очень неожиданно поставлен вопрос. Но если вы ждёте от меня правды, и только правды, и ничего, кроме правды, то позвольте и вам задать вопрос. А почему и за что вас должны любить? И ради чего вы взяли власть?

– Что же я должен такого сделать? Я хочу укрепить дисциплину, навести порядок. Всё – для общего блага. Разве этого мало?

– Начнём с того, что не потеплело. Вот если бы повеяло вдруг теплом и добротой...

– Это лирика. Что значит, повеяло бы теплом и добротой? Само по себе не повеет. Нужны поступки.

– Об этом и речь. Нужны поступки, а любовь народа, о которой вы говорите, пришла бы сама собой. Вы же не пробовали...

– Что я должен был пробовать?

– Ну... так много всего... Можно сказать, перед вами открыты неограниченные возможности для завоевания любви народа.

– Например?