Читаем Литературная Газета, 6597 (№ 19/2017) полностью

Литературная Газета, 6597 (№ 19/2017)

Литературная Газета

Мой быт прекрасен: лампа, маховик,

перчатки, хвост ржавеющей точильни,

короткой батареи змеевик,

две крышки, мясорубка, холодильник.

Я наблюдатель: круг сковороды

очерчивает чёрные пределы,

идёт из крана линия воды,

стоят в сушилке чашки пустотелы,

(Г. Щевченко, «Prosōdia» (весна–лето), 2017)

Или – в иронию (порой в стихотворный фельетон), и тоже в ключе давно существовавшего в поэзии (так сказать, от Ломоносова до наших дней). Например, журнал «Арион» (№ 1, 2017) предлагает читателям подборку известного представителя иронической поэзии Игоря Иртеньева, который пишет очень смешные (порой с горьким смыслом) стихи-фельетоны как бы в стиле советского журнала «Крокодил (Б. Тимофеев, Н. Энтелис и др.), но, используя гипертекстуальность (и полицитатность) как основной способ создания сатирическо-социального «антитекста»:

Хочу я написать стишок

Такой, чтобы страну

Вдруг поразил культурный шок

Во всю её длину.

(...)

Чтоб юный друг степей калмык

И враг полей хомяк –

Один с катушек разом брык,

Другой как куль обмяк.

В-третьих, отчётливое влияние западного верлибра. И здесь нужно говорить просто о следовании другой традиции.

Обещание гибкого тела, отсвет бедра,

Нежные купы деревьев, набухшие облака.

Всё уже видится ясно.

Не огрубить бы теперь, не испортить,

Проявить прозрачное для других.

(Марк Харитонов, «Звезда», № 4, 2017)

В-четвёртых, создание своей поэтической псевдоистории и даже своей мифологии, иногда уводящей к поэзии фэнтези. Последняя линия, с одной стороны, американская (в США есть «Ассоциация научно-фантастической поэзии»), потому на русской основе, например, у Веры Зубаревой ( «Новый Журнал», № 286, 2017) выглядит очень оригинально и философично, с другой – черпает из источника русского романтизма (В. Жуковский и др.).

В полночь, когда замирает всё в дуплах,

Коре, подземельях,

запруженных водоёмах,

Филин выходит на лунную охоту –

Каждую ночь он охотится на сны.

(Вера Зубарева «Новый журнал», № 286, 2017)

Можно отметить ещё (да простят меня литературоведы за отсутствие для всех замеченных маркеров адекватной терминологии): интонационно-фразовый стих, полицитатность, кинематографичность (клиповую смену кадров), рекламные слоганы (здесь вспоминается опять же В. Маяковский), влияние дзэн-буддизма (коана), (я как-то уже писала об этом), и даже «эсэмэсочность» стиля, учитывая отсутствие сотовой связи в прошлые эпохи или клипов, два из приведённых признаков можно было бы отнести к относительно новым, если бы не было стихов Б. Пастернака с их покадровой экспрессивностью. Что касается «эсэмэсочности» – да, она порождена техническими средствами, но первые аналоги такого стиля можно найти в русской «примитивной поэзии» и в прозе дневниковой.

И всё-таки никакие внешние признаки не служат доказательством наличия или отсутствия поэзии. Чтобы она возникла, нужен тот мистический обмен, который случился с лирическим «я» Марии Марковой («Prosōdia», весна–лето, 2017):

Растущих звуков ласковое пламя.

Распад цветущей плоти словаря.

Мы поменялись с соловьём телами,

и перед сном о чём-то пела я.

А может, не менялись, отразились

друг в друге мы и умерли тотчас,

о красоте испепелённой силясь

поведать всем и рассказать о нас

стараясь. Время вытекло, волокна

распались, свет иссяк, исчезла связь,

и я стучусь теперь в свои же окна,

царапаюсь, то плача, то смеясь.