Литературная Газета, 6597 (№ 19/2017)

Может быть, в последней фразе есть своеобразный «ключ» к загадке «двух станов не бойца». Конечно, человек на жизненном пути совершает выбор и несёт ответственность. Но есть ещё что-то, не определяемое ни целями, ни средствами, ни словами, ни поступками. Не выбирал Фёдор Иоаннович судьбу царя (и не готов к ней), а царём родился. Бог поставил. Почему добрый молодец не может выбрать одну дороженьку и теряет время на распутье? Господь дал «очи зоркие». И дар, и наказание. И миссия, и проклятие. И, только оглянувшись назад, можно душой прикоснуться к тайне своего пути и даже попробовать найти для неё поэтическую формулу.

Всему настал покой, прими ж его и ты,

Певец, державший стяг во имя красоты,

Проверь, усердно ли её святое семя

Ты в борозды бросал, оставленные всеми?

По-совести ль тобой задача решена

И жатва дней твоих обильна иль скудна? 

(«Прозрачных облаков спокойное движенье…»,  1874)

В предпоследней строке белового автографа – авторская правка: вместо «успешно ли» вписано «по-совести ль». Боец-гость стал певцом, а знамёна – друзей ли, врагов ли – сменились единым стягом – во имя красоты. А борозды, «оставленные ВСЕМИ», как будто говорят о том, что поэт так и не обрёл союзников, и в истории русской литературы остался «одним в поле воином», к тому же идущим «против течения». Но не такое ли одиночество суть необходимый признак любого личного пути? Перед лицом смерти, перед лицом совести, перед Богом – человек не может не быть один.

Алексей Фёдоров,

кандидат филологических наук,

учитель русского языка и литературы

Огненная точка во тьме

Огненная точка во тьмеВыпуск 9 (28)

Спецпроекты ЛГ / Словесник / Интерпретация

Водолагин Александр

Иллюстрация к роману Юрия Гершковича

Теги: Достоевский , «Подросток»

„Высшая идея“ в романе Ф.М. Достоевского „Подросток“

Достоевский хорошо понимал, что общество, допустившее на вершину своей политической организации «безнравственного человека», обречено на распад и самоуничтожение. Последние четверть века это хорошо продемонстрировали. Ополоумевшие от сверхпотребления «элиты» отвергли краеугольный камень социальной стабильности – принцип справедливости. И в результате сами же лишились сна от страха перед «социальным экстремизмом», в авангарде которого неожиданно для них оказалось поколение имморалистов, принявших догму о том, что «деньги – всё», поколение, для которого, по словам Достоевского, характерны «бесстрашие перед преступлением, эгоизм, одноидейность, материальная жажда наслаждений».

12/24 июня 1874 года Ф.М. Достоевский прибыл на лечение в крошечный курортный городок Эмс. Обегав более десятка приват-отелей, он нашёл-таки временное пристанище у француженки мадам Бах – в двух минутах ходьбы от минеральных источников, без шумных и бесцеремонных соседей, так что можно было, наконец, взяться за роман, задуманный ещё в Петербурге. «Дай Бог только начать роман и наметить хоть что-нибудь», – писал он жене. Но начать-то и не получалось, хотя замысел в общих чертах уже вырисовывался: передать «аромат первой юности», переживания и надежды русского мальчика , захваченного идеей обогащения ради обретения могущества и абсолютной свободы.

Главное же – «хотелось написать что-нибудь из ряда вон» и превзойти самого себя как автора «Преступления и наказания», «Идиота» и «Бесов», в которых ему удалось представить различные виды мономании – маниакальной зацикленности несчастного сознания на той или иной «неподвижной идее». Писатель, по сути, развернул перед нами феноменологию падшего духа, ищущего исхода из тупика своеволия и его не находящего. Теперь же Достоевский ставил перед собой более сложную задачу постижения скачка (или перехода) отрицающего мир подпольщика-нигилиста к более высокому уровню самосознания, связанному с обретением исцеляющей личность от двойственности всепримиряющей идеи . «Молодой человек (NB великий грешник) после ряда прогрессивных падений вдруг становится духом, волей, светом и сознанием на высочайшую из высот», – так Достоевский формулировал свой замысел в набросках к роману «Подросток».