Литературная Газета, 6601 (№ 23/2017)

Да, признаюсь, я всё чаще и назойливей стал думать о ней и в этом смысле тоже.

Как про женщину.

Вчера к нам подбежала русская девочка лет пяти-шести, дочка кого-то из «наших» , от скуки шатающаяся во время обеда между столиками.

– Тётя, а вы не видели мою маму?

– Нет.

– Тетя, а у вас есть дочка?

От меня не ускользнуло, как сначала Алиса нахмурилась, а потом вдруг громко, вульгарно рассмеялась так, что кое-кто из соседей даже покосился на нас.

Конечно, они не понимают, что за вызывающим смехом она просто прячет свою боль.

Я давно выяснил, что у неё нет детей.

Ну кто ж его знает, почему…

Она не любит детей, она не любит женщин, да и, похоже, мужчин.

И вообще смеётся-то она всегда внезапно, щедро, каскадом, но иногда в её смехе проскальзывает самая настоящая злость.

Она и не пытается казаться хорошей, она лишь демонстрирует любезность, но такую, граничащую со снисходительностью. Любезность королевы, волей случая оказавшейся на плоту с шутами.

Хотя иногда мне кажется, что её так и подмывает кому-то нахамить.

Похоже, вчера, на балконе, она готова была «от души» нахамить именно мне!

Я что-то ковырнул в ней, что-то очень живое, и, чтобы, не дай бог, не обнажить это «что-то», она просто меня прогнала!

Из дома часто приходили сообщения, писала, само собой, Маша, но она постоянно употребляла местоимение «мы», почти в каждом предложении напоминая о том, что у меня есть сын.

«Мы уже скучаем. Мы читали книжку. Мы уже ложимся».

И так далее.

Да я и не забываю о них ни на минуту!

Конечно, меня очень волнует, как они там, но уже давно процентов девяносто моих мыслей, хочу я этого или нет, об Алисе, странной девушке, так хорошо умеющей и не умеющей лгать…

Платон, захлопни своё сердце!

Закрой его подушкой, ни к чему тебе это всё!

Девушка явно с «заскоком» (ну ещё бы такое пережить!), но времени-то с тех пор ведь немало прошло…

И вместо того, чтобы, если даже не оторваться здесь на всю катушку, то хотя бы отвлечься, она открывает свой ноутбук и сидит истуканом, пишет всё что-то.

А может, кому-то?

Платон, да ты, кажется, ревновать начинаешь?!

Ну вот, теперь у меня появилось ещё одно новое чувство…

А мне всегда казалось, что я напрочь лишён его, по крайней мере к бабам.

Да, что-то такое скребло внутри по отношению к Аркадию, но то было другое, это скорее была ревность Аркадия к самому Аркадию, к его «другим» делам, к его бизнесу, к заполненным чем-то часам его жизни, когда он не мог или не хотел меня видеть.

И всё это пережитое, прокрученное сто раз в моей воспалённой голове было уже давно!

Тогда, когда я ещё боготворил этого человека, как можно боготворить учителя, показавшего иной путь.

А сейчас я с горьким опустошением понимал, что просто перепутал, ошибся дверью и пошёл по чужому пути.

И виновата во всём она, Алиса…

Дурацкая девушка, которая даже не пытается меня соблазнить.

* * *

– Ты мне зачем-то дан.

– Это точно.

Временами мне становится просто невыносимо от себя самой, от того, что в моей голове теперь живёшь только ты!

И тогда злость начинает сочиться из-под моих фиолетовых ногтей, теперь мои пальцы сжимают сигареты чаще обычного, злость душит меня, злость не даёт сделать ни одного свободного шага, мне хочется пойти и придушить каждую из этих мумий, упакованных в «Гуччи» и «Версаче», таких же нелепых и пошлых, как и их выбор одежды, с утра до вечера хохочущих здесь над тупыми шутками.

Я поняла, именно сегодня поняла, лёжа в липком поту на балконе, на неудобной раскладушке в сеточку (я теперь после обеда тут загораю и веду свою страничку на форуме, а всем говорю, что иду спать), я поняла – ты боишься отказа!

Вот и придумал себе оправдание, что «с девушками не очень».

Ну и на хрен ты мне нужен, раз боишься!

Я ведь, милый, и сама всего боюсь…

Восемь дней уже прошло с тех пор, как мы здесь, сегодня девятый вечер.

Послезавтра – домой…

Платон, сделай хоть что-нибудь, напейся, признайся мне прямым текстом, что ты – гей, что ты – импотент, признайся, что дал обет верности жене, что хочешь подружку Вероники Андреевны, только сделай хоть что-нибудь!

* * *

Моё сердце из бумаги, да.

С ним нельзя так, нет, оно теперь тонкое очень.

Прозрачное такое, сквозь него тебе можно очертания моря увидеть и даже ту птичку, что летит куда-то, не ведая страха. А ты берёшь и, затаив дыхание, чертишь на нём какие-то знаки тоненьким ножичком. Рвётся бумажка, ой, рвётся… Зачем ты так и что тебе от меня нужно?! Я хочу сказать: «Будь со мной поосторожней!», но я всё молчу, а вдруг ты возьмёшь да и уйдёшь со своим ножичком к другому, вон к тому, например, дебилу белозубому, чернявому, заставляющему наших тёток сутки напролёт над чем-то истерично хохотать? А я не хочу так, хочу, чтоб ты осталась… и да ладно уж, черти, шамань, раз по-другому не можешь. А я без этого уже никак не могу и сам…

С утра мне пришла в голову диковатая мысль.

В принципе и уволить за это могут легко.

Я решил пойти погулять с Алисой в город.

Вот как решил, так и выбросил эту мысль из головы, для того чтобы, когда снова её достану, она была спонтанной и естественной.

Я озвучил её после обеда.