Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Новое имя здесь — Буров. Он, находясь в 1935-м в поездке по Европе, познакомился как-то в Париже с Мариной Цветаевой. И вдруг в его «старомосковский дом» на Тверской жена его, Ирина Валентиновна, как раз в 1943-м приводит сына Цветаевой — Мура. Оказывается, на вечере в Литинституте она услышала, как рядом два молодых человека рассказывали друг другу по-французски довольно фривольные анекдоты. Она, пишут, не выдержала, засмеялась и предупредила, что все понимает. Так Мур и его друг (а это был как раз Дмитрий Сеземан) оказались в доме на Тверской. Здесь, пишет биограф Цветаевой, Мария Белкина, Мур даже встретит свой последний Новый год, 1944-й, для него — вообще последний. И последний раз будет здесь счастлив. Здесь читал стихи, болтал по-французски, здесь его кормили и привечали. И сюда, когда через два месяца его призвали в армию, напишет молящее о спасении письмо: «Дорогие Буровы, помогите мне выбраться отсюда. Здесь кругом воры, убийцы. Это все уголовники, только что выпущенные из тюрем и лагерей. Разговоры они ведут только о пайках и о том, кто сколько отсидел. Стоит беспросветный мат. Воруют все. Спекулируют, меняют, отнимают. Ко мне относятся плохо, издеваются над тем, что я интеллигент. Основная работа тяжелая, физическая: разгрузка дров, чистка снега…»

Он все-таки вырвется на фронт и в июне 1944-го окажется в маршевой роте 154-й стрелковой дивизии. В последнем письме сестре Ариадне от 17 июня 1944 г. напишет: «Боев еще не было, царит предгрозовое затишье в ожидании огромных сражений и битв. Кормят несколько лучше, чем в запасном полку… Завтра пойду в бой автоматчиком или пулеметчиком. Я абсолютно уверен в том, что моя звезда меня вынесет невредимым из этой войны и успех придет обязательно».

Писал, что урывками пишет книгу о Малларме, что задумал антологию 25 французских авторов, что все равно станет первым специалистом по французскому символизму. Но — 7 июля под деревней Друйка, в первом же бою был смертельно ранен. И, как и у матери, могилу его не найдут…

Правда, в доме на Якиманке, куда он забежит попрощаться перед уходом в армию, он оставит Сеземану «на сохранение» четыре серебряные ложки с семейными вензелями Эфронов, подстаканник и деревянную шкатулку Марины Цветаевой. И Алексей, и Дмитрий Сеземан выживут. Оба будут работать после войны переводчиками на Всесоюзном радио, преподавать, а потом вырвутся во Францию, где и скончаются в разные годы. От Дмитрия, который умрет в 2010 г., останется его переписка с Муром и две книги («В Москве все спокойно» и «Исповедь чужака»). А от Алексея, которого привезут хоронить в Москву, — воспоминания с посвящением Марине Цветаевой, изданные в 1991-м. Ну и те реликвии, оставленные сыном поэта.

Сестра Сеземанов — Софья, чьей крестной матерью была в Париже Зинаида Гиппиус, долгое время будет работать в музее Цветаевой, в Болшеве. И именно ей, в музей дома, где еще не разоренная семья Цветаевой-Эфронов единственный раз жила вместе, и передаст живущая в доме на Якиманке дочь Алексея Сеземана, Марина Алексеевна Мошанская, и ложки, и подстаканник, и шкатулку Марины Цветаевой.

Последняя память поэту от человека «с маленьким сердцем».

320. Якиманка Бол. ул., 43 (с.), — дом купца Николая Игумнова (1895, арх. Н. И. Поздеев). Ж. — с 1926 по 1928 г. — писатель-фантаст, член ЦК РСДРП, идеолог Пролеткульта, с 1925 г. — организатор и директор располагавшегося в этом доме Института переливания крови — Александр Александрович Богданов (Малиновский). В этом доме Богданов погиб от неудачно поставленного на себе научного опыта. Ныне — посольство Франции.

Перед этим последним в моем повествовании домом невозможно не остановиться. С ним связано много тайн, но ведь и внешне он завораживает нездешней, древней красотой. Фантастика, но более 100 лет назад, в 1904 г., перед этим домом, ровно как и вы, стоял великий Хлебников и любовался им. На юг, родителям, написал: «С Москвой я теперь так освоился, что я себя не представляю иначе как в Москве… Сегодня я опять ходил и второй раз осмотрел московский Исторический музей и дом Игумнова. Дом Игумнова построен в стиле боярского терема и очень художественен: с пузатыми колонками, изразцовыми плитками, чешуйчатой крышей. Я спросил извозчика, где этот дом, он ответил и добавил: „очень хороший дом“. Так как простые люди обыкновенно не ценят архитектуры, то, очевидно, этот стиль наиболее близок и понятен русскому человеку…»

Для меня же этот дом ценен тем, что здесь жил писатель-мечтатель, или — лучше сказать! — мечтатель-писатель. «Художник мысли» — как назвал его член Политбюро Бухарин. Или — «великий визирь большевистской державы», революционер с 1896 г., который был изгнан из партии самим Лениным. Вроде бы, пишут, из-за «идейных разногласий», но на деле — из-за боязни конкурента на пути к личной власти. Ведь, по слухам, в этом доме он не умер — убили его. И тайна, конечно, что стало с мозгом «художника мысли», который и после смерти его долго еще хранился в доме Игумнова.