Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

319. Якиманка Бол. ул., 17/2 (с.). В начале ХХ в. на этом месте стоял дом, в котором с 1914 по 1919 г. жил литературовед, фольклорист, этнограф Борис Матвеевич Соколов. Здесь в 1919-м он был арестован, а после ареста, в 1924 г., вернулся жить на Якиманку, но уже в дом № 42. А уже в доме, построенном на этом месте, в нынешнем, жили с начала 1940-х гг. Алексей Васильевич Сеземан, будущий мемуарист, и его жена, биохимик Ирина Павловна Горошевская (семья, близкая М. И. Цветаевой и С. Я. Эфрону по жизни в Париже и в подмосковном Болшеве).

Алексей Сеземан вместе с матерью Антониной Насоновой, отчимом Николаем Клепининым, младшим сводным братом (по матери) Дмитрием Сеземаном и сестрой Софьей вернулся в СССР из Парижа вместе с мужем Марины Цветаевой, Сергеем Эфроном. Не «вернулись», конечно, — тайно бежали из Франции как сотрудники НКВД, провалившие одно из заданий. И Клепининых-Насоновых, и Эфрон-Цветаевых Лубянка поселила на одной из «спецдач» в Болшеве, где сначала арестовали дочь Цветаевой, Ариадну Эфрон, а потом, в 1939-м, мужа Марины Цветаевой, Сергея, и соседей по даче Клепинина, Насонову и их старшего сына — Алексея. Младших детей: сына Цветаевой Георгия (Мура, как его звали в семье) и его ближайшего друга Дмитрия Сеземана — «карательная машина» НКВД на первых порах не тронула.

Вот в этот дом, на Якиманку, и вернулся весной 1943 г. двадцатисемилетний Алексей Сеземан, вернулся к жене, отбыв четыре года в тюрьмах и лагерях. Он не знал еще, что его мать (кстати, двоюродная правнучка вице-адмирала, героя Севастопольской обороны Корнилова и дочь ученого-биолога Николая Насонова), по не подтвержденным доныне сведениям, умерла в тюрьме от объявленной голодовки, а отчим Николай Клепинин и муж Цветаевой, Сергей Эфрон, были в 1941 г., как «французские шпионы», расстреляны. Не знал этого и сын Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, Мур, восемнадцатилетний юноша с «маленьким сердцем», который после смерти Марины Цветаевой в Елабуге не только рвался в Москву, найти Сеземанов и особо своего давнего, еще с Парижа, друга Диму Сеземана, но и твердо решил стать писателем, переводчиком и, как писал, главным специалистом по французской литературе, в частности «по Малларме», поэту-символисту.

Дмитрию Сеземану еще из Чистополя написал: «Митя, дружище! Я пишу тебе, чтобы сообщить, что моя мать покончила с собой — повесилась… У меня нет желания распространяться об этом: что сделано — то сделано. Все, что я могу тебе сказать по этому поводу, — это то, что она правильно поступила: у нее было достаточно поводов и это было лучшим выходом из положения, и я полностью одобряю ее поступок…»

Человек «с маленьким сердцем» — это, читатель, не метафора, что легко можно было бы предположить, прочитав не столь давно изданный двухтомник его злоязычных, мизантропических и эгоистических дневников, где он даже гениальную мать свою не раз называет «дурой». Нет, маленькое сердце — это его натуральный физиологический недостаток. Просто через две недели после смерти Марины Цветаевой на медосмотре в чистопольской школе выяснилось, как он сам занесет в дневнике, что у него «слишком маленькое сердце… к общим пропорциям; примерно раза в два меньше, чем следует». Он радостно пишет, что благодаря этому на общие работы его не направят. «И то хлеб», — подводит итог обследования. Но ведь символично — «человек маленького сердца»…

Мур вернется в полуголодную и полутемную Москву как раз в 1943-м. И именно в этом доме, да еще у своей тетки Елизаветы Яковлевны Эфрон (Мерзляковский, 16) и в семье архитектора Андрея Константиновича Бурова (Тверская, 25), он и останавливался тогда, поступив-таки в Литинститут и до поры до времени оттягивая призыв в армию.