Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Именно здесь старший сын Аксаковых — 27-летний поэт и драматург, друг Хомякова, Киреевского и Самарина, Константин Сергеевич, становится, по сути, главой русских славянофилов. У него уже вышла отдельная брошюра о Гоголе «Несколько слов о поэме Гоголя: Похождения Чичикова, или Мертвые души», он вот-вот ввяжется в полемику с Белинским, а ссоры с «западниками» идут у него уже всерьез. В это вот время и произошла одна памятная встреча Константина Аксакова здесь — в Газетном.

Александр Герцен, бывавший у Аксаковых, вспоминал: «В 1844 году, когда наши споры дошли до того, что ни славяне, ни мы не хотели больше встречаться, я как-то шел по улице; К. Аксаков ехал в санях. Я дружески поклонился ему. Он было проехал, но вдруг остановил кучера, вышел из саней и подошел ко мне.

— Мне было слишком больно, — сказал он, — проехать мимо вас… Вы понимаете, что после всего, что было между вашими друзьями и моими, я не буду к вам ездить; жаль, жаль, но делать нечего. Я хотел пожать вам руку и проститься. — Он быстро пошел к саням, но вдруг воротился; я стоял на том же месте, мне было грустно; он бросился ко мне, обнял меня и крепко поцеловал. У меня были слезы на глазах. Как я любил его в эту минуту ссоры!..»

Здесь бывали у Аксаковых, как и прежде, М. Н. Загоскин, С. П. Шевырев, А. С. Хомяков, Н. М. Языков, аксаковские «субботы» посещали Белинский, композитор А. Н. Верстовский, актеры П. Мочалов, М. Щепкин и многие другие.

87. Глазовский пер., 8 (с.), — особняк Н. К. Ушковой-Кусевицкой (1899, арх. Л. Н. Кекушев). Ж. — с 1900 до 1917 г. в собственном доме — музыкант-контрабасист, дирижер Сергей Александрович Кусевицкий, у которого останавливались композиторы Александр Николаевич Скрябин (1908) и Клод Дебюсси (1913). А бывала в этом доме едва ли не вся музыкальная Москва и самые крупные звезды ее — Рахманинов и Прокофьев. Заглядывали сюда «на огонек» и поэты — тот же Бальмонт и Андрей Белый. Но лишь одно из известных ныне имен как бы совместило в себе и музыку и поэзию.

Этот дом, на удивление, сохранился и снаружи, и внутри. Говорят, что архитектор Лев Кекушев строил его для себя. Но обстоятельства (финансовые прежде всего) заставили его продать свой «шедевр» богатой жене Сергея Кусевицкого.

Ныне здесь официальное представительство одной из областей России — так запросто не войдешь. Но я бывал там и свидетельствую: там сохранилось почти все — и великолепные залы, и деревянная лестница на 2-й этаж. Там даже есть рояль, новый, конечно, не тот, на котором по вечерам при свечах играли и хозяин дома, и Скрябин, и Рахманинов с молодым Прокофьевым.

Но мало кто знает, что здесь, за роялем Кусевицкого, сидел в один из вечеров 1909 г. молодой Борис Пастернак, тогда не поэт еще, а неизвестно кто. Мечтал быть композитором, но именно в этом доме порвет с музыкой навсегда. Вывалится, как пьяный, из этого дома и в вечерних сумерках, не замечая повозок, телег, пролеток, будет, как в безумии, — так сам вспоминал потом — по нескольку раз пересекать каждую улицу. Ему, девятнадцатилетнему, Скрябин, кумир его, только что сказал: музыка — истинное призвание его. А он, выскочив на улицу, тут же решил: он рвет с музыкой. Навсегда! Станешь тут пьяным!

Он сыграл Скрябину две сочиненные им прелюдии и сонату. Тот, вспоминал, обомлел. О способностях, сказал, говорить нелепо, налицо «несравненно большее», ему дано в музыке «сказать свое слово». Именно так! Но, выскочив в сырую ночь, Пастернак вдруг решил: с музыкой кончено! Нет, видимо, там, на небе, музы, покровительницы искусств, не просто ссорились — дрались за него. Ведь он хотел и мог стать художником, как отец: его рисунки и ныне хранятся в музее. Бросил — увлекся музыкой. Учась в университете, бегал в консерваторию, занимался оркестровкой и контрапунктом с Глиэром. Мучило будущего поэта отсутствие абсолютного слуха — способности узнавать высоту любой взятой ноты. Скрябин в тот вечер успокоил: это не важно, для композитора даже не обязательно. Но приговор юноши себе станет строже.

«Это был голос требовательной совести, — напишет Пастернак про ту ночь, — и я рад, что этого голоса послушался». Потом так же порвет с философией, хотя в Марбурге, в университете, куда поедет доучиваться, и профессор Коген, и будущее светило философии Кассирер — все советовали ему остаться и преподавать. «Вы нашли золотую жилу, — кричал ему Кассирер, прослушав его реферат. — Теперь надо лишь работать!..» И намекал на докторантуру, на феерическую карьеру в науке. Но ему уже не надо было и этого. Другу в Москву сообщил из Марбурга, что как раз в день защиты реферата написал сразу пять стихотворений…

Нет, все-таки «абсолютный слух» у него был! Иначе не услышал бы истинного призвания, не понял бы, что миссия его все-таки поэзия, а стихия — стихи…

Сам хозяин дома, Кусевицкий, музыку не бросит и, уехав отсюда в эмиграцию, в 1924 г. станет в Америке дирижером Бостонского симфонического оркестра. И не оставит палочки дирижера почти 20 лет — до 1942 г.