Литературная премия (СИ)

Николай шепнул, теперь уже в правое ухо: «Скажешь?». Я был готов. Уж что-что, а трындеть умею. Наверняка поэтому и повесть написал. Министр вложила мне в руку беспроводной микрофон. В зале было тихо, лишь щёлкали фотоаппараты. Я заговорил негромко и взволнованно о том человеке, премию чьего имени получал сегодня, и о его семье: «Кто бы мог подумать. Ведь 30 лет назад, после войны в Афганистане, мне довелось быть знакомым с семьёй Губиных. Наше общение началось со встречи с главным режиссёром Пятигорского телевидения Маргаритой Губиной. В те годы она вела серию передач «Солдатами не рождаются». Затем, во время моей учёбы в Кисловодском медицинском училище (Губины тоже жили в этом городе), они с мужем Андреем Терентьевичем приходили в гости, а я иногда бывал у них. Андрей Терентьевич подписал и подарил мне свою самую известную книгу «Молоко волчицы». Но вскоре он ушёл из жизни. Затем, в беспринципные 90-е, трагически погибла Маргарита Николаевна. И когда я уже несколько лет жил в Ставрополе и трудился в городской физиотерапевтической поликлинике, по удивительному совпадению работал в одном кабинете с врачом Андреем Губиным-младшим. Однако вскоре он неожиданно умер от сердечной недостаточности...».

В зале повисла тишина, словно люди и стены превратились в одно большое ухо. Грустно выдохнув, выступление свое закончил словами: «Светлая память ушедшим. Здоровья и удачи живущим». Вернув микрофон, обменялся подарками с Татьяной Ивановной, она мне – диплом, я ей – книгу.

Мы с Борисенко уселись на свои места, а министр продолжила приглашать лауреатов и стипендиатов.

Торжество длилось больше часа. На всеобщее обозрние выходили актёры театра имени Лермонтова, танцоры Ставропольского казачьего ансамбля. Художники и поэты, писатели и кукольники.

Вскоре вызвали моего соседа справа. И все сразу узнали, что его перу принадлежат более трёх десятков книг. Причём спрашивать местного писателя об этом никто и не собирался. Его свинцовый голос с вкраплением ноток серого цвета мой мозг отказывался воспринимать (обычно так происходит во время прослушивания не нравившихся песен или музыки): тугой, с заусеницами, словно высохший механизм. И проблема была отнюдь не в возрастных изменениях голосовых связок. Ноты превосходства и собственной значимости выудили из памяти детские ассоциации.

...Совсем давно, в детсадовском возрасте, еще живя в Богословке, я наблюдал, как соседские птицы, правда, не умеющие летать и наверняка дальние родственники заморских павлинов, вели себя аналогично. Индюки, нарушая сельскую тишину и покой, сердито булькали на всю округу. Раздуваясь от надуманного недовольства, они распускали разноцветно-куцие хвосты, отчего становились похожими на мохнатые шары с когтистыми лапками. Казалось, что пернатые вот-вот лопнут и, разлетевшись по переулочку, чудесным образом обернутся маленькими добрыми индюшато-шариками. К моему сожалению, волшебства не случалось, а посему, испытывая к этим птицам не слишком большую симпатию, я всегда обходил забияк стороной. Индюки же, завидев мелкотню-ротозеев типа меня, норовили ткнуть клювом, да куда побольнее.

...Возможно, сейчас я не прав и крючковатого клюва заслуживаю гораздо больше, чем в детстве, но голос... Любой звук имеет цвет. Тем более – звук голоса.

...От нервозности и духоты в помещении спина стала влажной. Я сидел и крутил в руках застеклённую дипломную рамку. Слушал и думал: «Куда тебя опять занесло? Они, возможно, с детства шли к этому событию. А ты...».