Литературная рабыня: будни и праздники

– Новенького? Знаешь такого автора, Пушкин называется?

– И что.

– И ничего. Покет. Мягкая обложка. Избранные стихотворения. Потенциальный покупатель, как всегда, школьники, студенты, нищая интеллигенция. И название подходящее: «Свободы сеятель пустынный».

– Это ты поскромничала. Не надо себя так обуживать. Назвала бы уж сразу: «Зачем стадам дары свободы». Все равно те, кому это адресовано, предпочитают другие книги.

– Нечего иронизировать. Надо же и мне, бедной девушке, как-то самовыражаться. Еще текст на спиночку написала. Заканчивается словами: «„Пора, мой друг, пора“ читать и перечитывать Пушкина…»

– А предисловие чье? – ревниво интересуется Маня.

Я называю фамилию известной ей персоны. Маня поднимает надменную бровь, мол, что, никого получше для Пушкина не нашла?

Но один, который «получше», лекции читает в Сорбонне. Другая докторскую пишет. А сама Манечка за наш гонорар и с дивана встать поленилась бы.

Но сегодня она настроена миролюбиво. Так с ней бывает всегда после урока музыки. Да-да… Раз в неделю к Манечке приходит учительница, и они музицируют в четыре руки. Иногда к этим занятиям подключается Манечкин муж, иногда – сын. Когда я представляю себе эту идиллическую картину, несовершенство и убожество моей собственной жизни предстают передо мной во всей своей неприглядной наготе.

Сегодня утром Манечка играла в четыре руки сонаты Моцарта. Моцарта, который одним фактом своего существования оправдал факт существования человечества в целом. После этой встречи с прекрасным Манечка может позволить себе снисходительность. А я по инерции начинаю вяло оправдываться.

– Да нет, ничего себе получилось… Нужно только правильно поставить задачу. Хочется же чего-то свеженького, чтоб цепляло внимание. Хотя поначалу я и правда испугалась. Приходит такая дама, «жена литературоведа, сама литературовед», и начинает говорить о Пушкине на манер экскурсоводш из «Заповедника». Ну, думаю, если она так же, с придыханиями, предисловие накатает, нас не поймут. Давайте, говорю ей, сделаем на авторский лист только одни цитаты из воспоминаний и писем его друзей и недругов. Да еще его собственные высказывания, ну, вроде: «Догадал же меня черт с моим умом и талантом…» И далее – по тексту.

Наташка глубоко затягивается и колечками выпускает изо рта дым.

– А у нас тоже дама. В смысле – «дама сердца». В конторе все на ушах стоят. Наш директор хоть и не такой молодой, как твой, но еще норовит оприходовать все, что движется. Вот мы сидим и думаем: после того как он от первой жены ушел, у нас в издательстве финансовый кризис случился. Потом – любовница. Ну, там, машина, квартира и все, что полагается. Повышения зарплаты не было три года. Это при нашей-то инфляции. Потом он и от нее ушел. Колобок несчастный. Потом была вторая жена. Теперь к ней присовокупилась очередная любовница. А подарочный набор у нашего директора не меняется. Он способен на широкие жесты. Когда дело касается его личной жизни…

– Не знаю, не знаю, девочки… Вообще-то, сам факт существования таких мужчин должен вселять оптимизм. – Иногда Алька любит порассуждать на абстрактные темы.

Однако наше дело – обеспечивать чужой жизненный уровень и питаться крохами с барского стола. Тоскливо это как-то. А еще тоскливее жить без божества, не побоюсь этого слова, без вдохновенья…

Я поднимаю граненый стаканчик и смотрю, как мерцает в хрустале темно-красное, такое доходчивое до сознания вино. Оно мерцает тем же нутряным сердечным светом, что и гранатовое кольцо на моем безымянном пальце…

Не надо было нам говорить про работу. Тогда про что? Про последнюю премьеру в Мариинке Манечка нам в подробностях отчиталась, она же у нас, помимо своего Пушкинского Дома, сотрудничает с одним модным режиссером и премьеры не пропускает.

А что до нашей работы, то больно уж заедает абсурдность происходящего. Ну, разве это не абсурд – и Наташкин директор, например, и мой, например, рабочий процесс. Делаешь очередную, двести двадцать пятую или трехсотую по счету книгу в серию. Иногда прелестное получается издание. Как мой нынешний Пушкин. То есть результат труда вроде бы налицо. И это приятно. И первое время – год, два, три – ты эту приятность от процесса ощущаешь. Но в какой-то момент результат перестает быть результатом, а становится частью бесконечной текучки. Этаким бегом на месте. Движения производишь, а вперед не движешься. Как белка в колесе. И все время хочется чего-то большего.

Подруга Маня когда-то правильно заметила: это нас система Станиславского испортила, поиск всяких там сверхзадач. В общем, сплошной мы анахронизм.

– Ладно, не будем о грустном… Алька, как там твой царь, расскажи, что ли…