Литературно-художественный альманах «Дружба», № 3

«Сила гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике, — вспоминал Сергей „Буревестника“. — Буря, скоро грянет буря!»

— «А на небе вечер догорающий… И горит и не горит!» — почти стоном закончил декламатор.

— Ну как можно! После Лермонтова читать этого пошляка!? — возмутился Павел.

— Ты хотя и филолог, но в поэзии Бальмонта ни чорта не понимаешь, — вскипел Кипятоша.

— А неужели эта гусиная панихида вам нравится? — спросил Сергей.

— Действительно гусиная панихида, в самую точку попал!.. — захохотал Лобанов.

— Ничего смешного нет. На Сергея я не в претензии, он очень молод и не имеет еще понятия, что такое хороший литературный вкус. Ну уж ты-то должен уметь разбираться в поэзии, господин филолог. А может быть, для тебя эти строчки тоже пошлость?! «Хочу быть дерзким, хочу быть смелым, хочу одежды с тебя…»

— Одежды будешь срывать у себя дома, — перебил его Никонов. — Уже поздно!

— Да, время час ночи, — потянулся зевая Гришин.

— Попаду ли я сегодня домой? — сказал вздыхая Лобанов и стал надевать шинель. — Позавчера так и не достучался, — пришлось ночевать у Стрельцова.

Лобанов снимал в Заисточье комнату у какой-то старухи бобылки, которая, по его словам, часто запивала и, захмелев, обычно так крепко спала, что разбудить ее можно было разве только стрельбой из пушек.

— Пойдем, Михаил, ночевать ко мне, — предложил Кипятоша, когда вся компания оделась и в сопровождении Сергея и Никонова вышла в переднюю.

— Боюсь, — явно подшучивая, зашептал испуганно Лобанов. — Ты меня Бальмонтом замучаешь!

Все, кроме Кипятоши, засмеялись.

— Ну и чорт с тобой! — сказал Кипятоша сердито. — Ночуй тогда на Томи.

НОВОЕ ПРЕПЯТСТВИЕ

Сергей устроился на работу как раз в тот момент, когда уже потерял всякую надежду.

В этом помог ему Лобанов. Однажды в середине недели он забежал на Кондратьевскую.

Сергей сидел у стола и чинил сапоги. Перед ним горела настольная лампа под стеклянным зеленым абажуром. Он прибивал подошву и не слышал, как вошел Михаил.

— Здравствуйте, Сергей.

— Здравствуйте, а Ивана нет дома, он в библиотеку ушел, — ответил Сергей, думая, что технолог пришел к Никонову.

— А я к вам, — Лобанов снял фуражку и присел на стул. — Я тоже вчера починкой занимался. Брюки, чорт бы их взял, здорово проносились. Тужурка совсем еще почти новая, а вот брюки подвели…

— А зачем я вам понадобился? — нетерпеливо спросил Сергей.

— Мне сейчас сказал знакомый, что у них в Городской управе один чертежник заболел, сегодня его в больницу увезли. Говорят, брюшной тиф. Пойдите-ка завтра в Управу, может, и возьмут.

— Спасибо, — сказал Сергей. — Только возьмут ли? Я вот уже без толку месяц с лишним по разным канцеляриям и палатам хожу.

— Да! Нелегко найти работу, — согласился Лобанов. — Ну, авось, завтра посчастливится.

— А чертежи там не очень сложные?

— Да нет, чертежи обычные.

На следующий день Сергей пошел в Управу, и его сразу же приняли на работу чертежником. С этой новостью он после службы отправился на Пушкарскую.

На радостях он совсем позабыл, что сегодня вечером Павел работает в университетской библиотеке, и, только уже подойдя к дому Троянова, вспомнил об этом.

Он оставил Павлу записку, в виде самодельной визитной карточки. На месте дворянской короны Сергей нарисовал раскрытый циркуль и треугольник, а внизу под именем и фамилией написал печатными буквами свой полный титул:

КОСТРИКОВ СЕРГЕЙ МИРОНОВИЧ

Чертежник Томской Городской Управы.

Занятия в Управе начинались в 9 часов утра. До Управы ходьбы было около получаса. Сергей вставал, когда еще в доме все спали. Вслед за ним поднималась племянница квартирной хозяйки — Паша. Она сразу же принималась хозяйничать на кухне. У нее была смешная привычка разговаривать сама с собой.

— Вот сейчас посуду соберу на стол, — и, гремя чашками, Паша доставала из шкафа чайный прибор. — А вот как самоварчик поспеет, чайку заварю. Сахарку наколю.

Ходики на кухне показывали половину восьмого, когда вставала сама квартирная хозяйка Устинья Ивановна и шла будить сына.

Через стенку Сергею было слышно, как настойчиво она упрашивала:

— Проснись! Слышишь, Петя? Проснись! В гимназию пора.

В ответ доносилось сонное невнятное бормотание.

— О, господи! Тиран моей жизни! Каждое утро одно и то же! — сердилась Устинья Ивановна. — Кому я говорю! Проснись! Слышишь?

В комнату гимназиста заглядывал писарь Васенька, причесанный на прямой пробор и пахнущий дешевым земляничным мылом.

— Петр Матвеевич, вставайте, не то холодной водой окачу-с, — грозился писарь.

— При-ста-а-а-ли! — слышался, наконец, сладкий и длинный зевок Петеньки.

В тот момент, когда Сергей уходил на работу, на кухне появлялся злой и заспанный Петенька, с полотенцем через плечо.

— Вы уже уходите? А я хотел вас спросить насчет одной задачки. Дается, понимаете ли, поверхность усеченной пирамиды… — говорил он, потягиваясь.