Как все сильные и смелые люди, Матвей Петрович не умел жалеть о потерянном безвозвратно и поэтому, когда убедился, что собрать мед невозможно, перестал сокрушаться. На очереди были другие дела. Но в деревню он не вернулся, а немного пораздумал, сел на лошадь и поехал на пасеку.
Заведующий пасекой Фома Саввич Ануфриев — Сенин дед — встретил Матвея Петровича широким приветливым жестом с полупоклоном:
— Милости прошу к нашему шалашу.
Был он весел и весь пропитан запахом цветущей гречи. Засеянные в четыре разные срока (специально для пчел!) поля гречихи окружали пасеку со всех сторон. «Взяток», как говорят пчеловоды, был необычайно обильный, а Фоме Саввичу веселое гуденье ульев казалось лучше всякой музыки.
Пчелы не любят на пасеке посторонних, поэтому Фома Саввич и Матвей Петрович вышли за плетень, сели на скамью у калитки. Матвей Петрович не скрывал плохого настроения. Первые слова его были:
— Сколько отправил сегодня?
— Медка? — нараспев проговорил Фома Саввич. — Двести шесть килограммчиков.
— Когда еще сможешь?
Фома Саввич был задет сухостью вопросов (так с ним обычно не разговаривали) и обиженно ответил, кивнув на пролетавшую пчелу:
— А это когда она сможет…
— Ну, а когда она сможет? — спросил Матвей Петрович прежним усталым голосом.
— Что задумал, Матвей? — строго спросил Фома Саввич.
Он знал, что берет от пчел всё, что они могут дать; понимали это все, в том числе и Матвей Петрович. И то, что председатель теперь так разговаривал, нарушая общепризнанное правило не вмешиваться в дела пасеки, заставило Фому Саввича забеспокоиться.
— Что задумал, Матвей? — повторил он.
Матвей Петрович молчал. Фома Саввич негромко, словно сам с собой, заговорил. Но он знал, что Матвей Петрович ловит каждое слово.
— Дней семь нужно дать. Взяток хорош. Килограммов по шести на круг за день каждая пчелосемья берет. И мед чистый, добрый… Только ведь незрелый он в сотах пока еще. А ему дней пять зреть. Нельзя раньше. Очень нужен мед тебе?
— Нужен, — вздохнул Матвей Петрович и встал. — Не довезли ведь мед-то сегодня. А ведь он — знаешь? — на авансы по трудодням шел. Не дать — лишние разговоры. «Обещаете только, мол…»
Фома Саввич молча смотрел на него, ждал объяснений.
— …Медведя тут встретили, ну и понес Васька. Телегу разбил, бочку… Мед растекся по логу. Был я там. И ложки не соберешь.
— Сенька мой вез ведь? — будто с сомнением спросил Фома Саввич.
— Он.
— Не удержал Ваську… Где ж ему!
— А кто бы удержал, Фома Саввич! С медведем столкнулись нос к носу… Малина у самой дороги обсосана.
— Так, так… — Фома Саввич отвернулся и, искоса глядя на Матвея Петровича, тихо спросил: — А жив хоть? Что-то больно смурной ты.
— Жив. Что ты, Фома Саввич! Это же герой! Он почти до самой усадьбы добежал — версты три! — людей звать мед собирать, а сам побитый, израненный.
В бороде Фомы Саввича появилась улыбка.
— Наш… Ануфриевский…
Он весело повернулся к Матвею Петровичу.
— Вот и хочешь ты, Матвей, мальчонку выгородить? Чтобы не попрекали: «Не довез, мол..» Так?.. Где, говоришь, случилось-то?
— Отсюда ехать — первый лог.
— Федор! — закричал вдруг Фома Саввич.
— Здесь я, — отозвался из-за плетня густой грубый голос.
— Хворост готовь на подкладки под ульи, — понял?
— Кочевать будем, что ли? — спросил тот же голос.
— Как солнце зайдет, поедем за Рокинские хутора. Две поездки будет, двенадцать ульев отвезем дня на два.
— Что ты хочешь сделать, Фома Саввич? — воскликнул Матвей Петрович, светлея от радости.
Он и сам вдруг всё понял. Фома Саввич смеясь глядел на него.
— Добро поедем подбирать. Ты не сделаешь, я не сделаю, а пчела сделает. Дня за два весь медок пчелки подберут, еще и в лесу прихватят. И медок готовый, немного только росой разведенный. Через пару дней и откачаем.
Он тоже встал, бодрый, подвижный, провел рукой по бороде.
— Герой, значит, Сенька-то?
— Герой, герой!
— Ну, раз герой, так и пчелки на него по-геройски поработают… Поедешь на село, так и скажи там. Сеньке, главное, скажи, пусть зря не убивается парень… Мильон помощников будет. Всё соберем, до капли.
И. Ринк
Водолаз