Литературное наследие

    Вас одевает Ворт или Пакэн?
    (Я ничего не понимаю в этом.)
    И в сумрачном кафе-америкэн
    Для стильности встречались
                    вы с поэтом.

    Жонглируя, как опытный артист,

    Покорно дрессированным талантом,
    Он свой весьма дешевый аметист
    Показывал сверкальным
                    бриллиантом.

    Но, умная, вы видели насквозь

    И скрытое под шелком полумаски,
    Ленивое славянское “авось”,
    Кололи колко острые гримаски.

    И вдруг в гостиных заворчало “вор!”

    Предчувствуя уродливую драму,
    Вы первая сорвали приговор
    И бросили на провод телеграмму.

    И трус на миг остановил клинок

    Над узелком испытанной развязки,
    И щупальцы склонявший осьминог
    Был ранен жестом смелой
                    буржуазки.

1922. № 201, 23 апр. С. 2.

В СТЕПЯХ

    Щетина зеленого лука
    На серой иссохшей гряде.
    Степные просторы и скука,
    И пыльная скука везде!

    Вращает колеса колодца

    Слепой и покорный ишак,
    И влага о борозду бьется,
    Сухою землею шурша.

    И льется по грядам ленивой

    Струей ледяная вода,
    Не даст ни растения нива
    Без каторжного труда!

    Китаец, до пояса голый,

    Из бронзы загара литой,
    Не дружит с усмешкой веселой,
    Не любит беседы пустой.

    Он сохнет, горбатой мотыгой

    Царапая каменный грунт…
    И здесь ожидали вы сдвига
    И сеяли бурю и бунт!

    Зерно ли ложилось на камень,

    Иль сгнило в подвалах зерно,
    Но в бурю, в грохочущий пламень
    Уже не созреет оно!

    И снова — песчаная скука

    И зноем замедленный шаг,
    Щетина зеленого лука
    И серый покорный ишак.

    И ветер, сухой и ленивый,

    И стебля степного поклон,
    И ты, охраняющий нивы,
    Пылающий в небе Дракон.

    Ты, грозный, нещаден

                   к пришельцам,
    Но нежно, крылат и кольчат,
    Любуешься бронзовым тельцем
    Коричневых китайчат.

1927, Харбин

1927. № 2057, 4 сент. С. 2.

В Собрании сочиненний — под загл. “Гряда” (I, 249).

ПЕРЕД ПОБЕГОМ

    Я живу в обветшалом доме
    У залива. Залив замерз.
    А за ним, в голубой истоме, —
    Снеговой лиловатый торс.

    Та вершина уже в Китае,

    До нее восемнадцать миль.
    Золотящаяся, золотая, —
    Некой доблести Измаил!

    Я у проруби, в старой шубе,

    На уступах ледяных глыб,
    Вынимаю из синей глуби
    Узкомордых крыластых рыб.

    А под вечер, когда иголки

    В щеки вкалываются остро,
    Я уйду. У меня на полке,
    Как Евангелие, “Костер”.

    Вечер длится и рдеет книга, —

    Я старательная пчела,
    И огромная капля мига
    Металлически тяжела.

    А под утро, когда мне надо

    Разгребать занесенный двор,
    На востоке горы громада —
    Разгорающийся костер.

    Я гляжу: золотая глыба,

    Великанова голова?..
    И редеет и плещет рыбой
    Розовеющая синева.

    И опять я иду на льдины

    И разматывая лесу,
    И гляжу на огни вершины,
    На нетлеющую красу…

    Если сердце тоска затянет

    Под ленивый наважий клев,
    Глянешь вверх и с вершины грянет
    Грозным именем: Гумилев!